Второй убитый заяц — это вполне конкретная вакансия, освободившаяся после ареста того, кто «утратил бдительность».
Я тогда не сразу сообразил, почему Володя рассказывает мне о такой грязной технологии чекистско-мафиозной вендетты. Понял я это лишь спустя несколько месяцев, когда ушел от Андропова подобру-поздорову. Очевидно, офицер из группы «Особая папка», который носил документы в самые высокие кабинеты на Лубянке, слышал что-то о готовящейся мне западне и решил столь неформальным способом предупредить о ней. Хотя я тогда этого и не понял, но бдительность усилил и перестал давать коллегам по секретариату даже под расписку в особой книге почитать материалы ЦК КПСС из моего сейфа. Третий звонок перед возможной драматической развязкой моей работы «под крышей» Лубянки прозвучал из уст самого Юрия Владимировича в конце февраля 1979 года. Он вызвал меня к себе в кабинет и был довольно мрачен. Место мне было предложено возле рабочего стола, за приставным столиком, что означало формальный характер беседы.
— Я хочу, чтобы ты перешел на другую работу… — без предисловий начал он сухим тоном. — На меня давят члены коллегии и некоторые генералы в связи с тем, что ты в служебное время пишешь романы…
Я молчал и не считал нужным доказывать ему что-либо. Видимо, он принял решение, и суровый тон при слабости его аргументации говорил, что он сердится сам на себя.
— Я предлагаю тебе для начала надеть полковничьи погоны, которые тебе может утвердить коллегия по моему представлению, — продолжил он, отводя глаза в сторону, — поучиться на двухмесячных курсах повышения квалификации работников ПГУ, которые проходят партийные работники, съездить затем куда-либо резидентом на генеральскую должность, получить генерала и стать заместителем начальника разведки с большой перспективой, — предложил он мне.
Зная ревнивый и подлый характер Крючкова, который, конечно, постарается задвинуть меня куда-нибудь подальше от Андропова, и не желая вместе с погонами надевать хомут военной дисциплины, я отказался от этой высокой чести.
Юрий Владимирович помрачнел и насупился. Он не любил, когда ему отказывали. С минуту он подумал и сделал другое предложение.
— Хочешь, я позвоню Громыко, и мы пошлем тебя советником-посланником в приличную страну? — спросил он и добавил: — Получишь высокий дипломатический ранг. Я сам начинал восхождение с такой должности, а тебе сейчас только сорок шесть лет…
Я поблагодарил его за интересное предложение, но сказал, что совсем не рвусь за границу, что хотел бы остаться дома и заниматься творчеством. Тем более что у меня дочь учится в институте, и не хотелось бы лишать ее родительского присмотра.
— Я знаю, — сказал Юрий Владимирович. — Мне все доложили… Она хорошая девочка, и тебе не надо беспокоиться… Но раз ты не хочешь за границу, то другое тебе может предложить только Иван Капитонов. При этом учти, что в нынешних условиях я не могу добиваться для тебя места, соответствующего твоему статусу заместителя заведующего отделом аппарата ЦК. Как только я выскажу что-либо подобное, все помощники членов политбюро, которые внимательно следят за перемещениями своих коллег, начнут нашептывать своим шефам, что Андропов хочет взять власть и начинает расставлять свои кадры…
Я заочно знал секретаря ЦК КПСС по кадрам Ивана Васильевича Капитонова, поскольку дружил с его помощником Павлом Александровичем Смольским, и решил отдать свою судьбу в его руки.
Андропов снял трубку телефона АТС-1 Кремля, набрал номер Капитонова, поздоровался с ним и сообщил, что его помощник по политбюро Синицин хочет перейти на другую работу.
— Иван Васильевич! Посмотри, что у тебя там есть подходящего… — любезно сказал он Капитонову, — Синицин зайдет к тебе…
Я знал, что отношения Капитонова и Андропова складывались не лучшим образом. Юрий Владимирович считал Капитонова дураком и почти не скрывал этого. Во всяком случае, когда Юрий Владимирович стал генсеком, он взял секретарем по кадрам Лигачева, отправив Капитонова на пенсию. После разговора с Иваном Васильевичем Андропов постарался несколько оправдаться в моих глазах:
— Но ты выбирай у Ивана только то, что тебе понравится… Если надо, я поддержу…
Капитонов предложил мне сначала должность заместителя министра высшего образования. Но когда я узнал, что вакансия эта — по техническим вузам, то отказался наотрез, не будучи технарем или партийным организатором, который может взяться за любое дело. Я был журналистом, историком, кандидатом философии и хотел стать профессиональным писателем. Поэтому стал ждать, когда появится какая-либо работа, связанная с журналистикой или литературой.
Секретарь ЦК по кадрам не замедлил проявиться снова. Примерно через неделю он позвонил мне и сообщил, что, оказывается, в загашнике ЦК есть две очень симпатичные для меня должности. Одна — политический обозреватель в ранге члена правления АПН, а другая — также политобозреватель высшего ранга, но в «Правде». По тем временам это была самая желанная для любого журналиста работа. Во-первых, политобозреватель был подчинен прямо председателю правления АПН или соответственно главному редактору «Правды». Иметь только одного начальника всегда в России было большой удачей. На Лубянке такая удача мне сопутствовала. Во-вторых, по этой должности полагались все блага, даваемые номенклатуре. В-третьих, в год предоставлялись две-три творческие командировки за рубеж и сколько угодно по нашей стране.
Поскольку я уходил на учебу в Академию общественных наук из агентства печати «Новости», проработал там до этого пятнадцать лет, хорошо знал коллектив, я выбрал АПН, хотя «Правда» была престижней. Но мне не нравился восторженно-партийный стиль газеты. Для меня он был одиозным, особенно после почти шестилетней ежедневной работы с документами ЦК КПСС. Кроме того, я не знал почти никого из редакции и не хотел попадать в круг неизвестных мне отношений между людьми в руководящей верхушке. Каждый из них был связан прочными незримыми нитями с кем-то из аппарата ЦК КПСС, и вообще «Правда» считалась чуть ли не отделом этого аппарата.
Итак, весной 1979 года Юрий Владимирович крепко пожал мне на прощание руку и просил звонить, а также заходить. Сказал, что если я потребуюсь, то он пригласит меня сам.
Такое приглашение поступило примерно через год, весной 1980-го. Я до сих пор не могу понять, действительно ли Андропову потребовались мои соображения по Польше, куда я успел съездить за тот год раза три в журналистские командировки. Именно в начале 80-го года стала зарождаться «Солидарность», которая очень беспокоила КГБ. Я был в Гданьске сразу после открытия там памятника рабочим, погибшим в день столкновения забастовщиков с силами безопасности. Памятник впечатлял своей мощной силой. Даже его материал, нержавеющая сталь, служил образом потенциальной мощи людей, расправивших свои плечи и сбросивших гнет аппарата и государственных чиновников, в том числе и из госбезопасности. Видел я и Леха Валенсу, обратил внимание, как какие-то люди в толпе вокруг него дирижировали его жестами и суфлировали ему речи. Но он рос на глазах и становился ярким политиком.
С другой стороны, думаю, это могла быть проверка моих настроений, которую решил учинить Андропов. Возможно, ему продолжали обо мне наушничать недоброжелатели в КГБ. Кое-кто считал, что я обижен на Юрия Владимировича и могу высказывать недовольство, а также делать критические замечания в его адрес. Такая критика из уст бывшего политического помощника Андропова, да еще если ее распространять в высоких кругах, где у Андропова было в тот момент особенно много недругов, могла негативно повлиять на его продвижение к власти, которое началось уже тогда. Анализируя некоторые вопросы знакомых и «друзей», я понимал, что ко мне и моей семье подсылали агентов, которые выспрашивали о наших настроениях по отношению к Юрию Владимировичу. В АПН я «просек» несколько провокационных вопросов «секретных сотрудников» на эту тему. Продолжалась активная возня вокруг моей персоны. Отдельные сигналы об этом поступали от моих приятелей, оставшихся на Лубянке и в Ясеневе.
