Щедро расплатились с извозчиком и поехали снова в центр города, к вокзальной площади. Там все было оцеплено полицией. Пожар уже потушили, и машину с дипломатическим номером пропустили внутрь оцепления.
На улице валялись убитые лошади. Лежали на боку трамвайные вагоны с разбитыми вдрызг стеклами. Убитых и раненых людей увозили кареты скорой помощи. Самое страшное, что мне запомнилось тогда, был дом, словно разрезанный бомбой на части. Издали он казался игрушкой-макетом из дорогого магазина. Но когда подъехали поближе, то увидели, что на уровне третьего этажа, зацепившись за водопроводные трубы и ножкой за пол, висела и качалась белая эмалированная ванна, из которой летели брызги воды и какой-то красной жидкости. Это была первая кровь начавшейся мировой войны. Тело погибшего, видимо, покоилось под развалинами, которые разбирала команда солдат и полицейских.
В тот же вечер в парке за нашим домом появились зенитки. На следующий день продолжились бомбежки. Пушечные выстрелы по немецким самолетам перемежались разрывами бомб. Стеклянная галерея, закрывавшая почти весь второй этаж консульского особняка, очень противно дребезжала, и ее всю оклеили бумажными полосками крест-накрест. Мрачный аккомпанемент бомбежкам не прекратился, только сделался чуть глуше.
Недели через две, когда немецкие войска уже приближались к Варшаве, отец отправил жен и детей малочисленного персонала консульства, поместившихся в семиместный «олдсмобиль», на польско-советскую границу, а через нее — в Киев. На нашей стороне мы увидели массы танков, артиллерии и грузовиков с красноармейцами. Оказалось, что товарищ Сталин был уже давно готов начать освободительный поход Красной армии в Западную Украину и Западную Белоруссию. Но о секретном протоколе к пакту Молотова — Риббентропа еще ничего не было слышно…
Отец вернулся в Москву в конце сентября. Примерно через месяц он объявил нам, что вскоре предстоит ехать в Финляндию, а полетим мы туда для скорости на самолете. Кроме автомобилей, мои сверстники и я грезили тогда авиацией. Естественно, что я не мог дождаться дня, когда черная эмка доставит нас в Центральный аэропорт на бывшем Ходынском поле. Редкие пассажирские рейсы уносили оттуда немногих счастливцев в разные города на планете. Советских пассажирских многоместных самолетов того времени я припомнить что-то не могу. Во всяком случае, мы летели в Хельсинки через Таллин на трехмоторном «Юнкерсе Ю-52/ 3 м» немецкого производства. Характерными приметами этой машины было то, что ее фюзеляж был обшит гофрированным, для дополнительной жесткости, алюминиевым листом, а центральный мотор в носу был закрыт огромным круглым кожухом. Вмещал «юнкерс» десятка два пассажиров, кресла были не столь удобные, как в современных воздушных лайнерах, но бесплатные конфетки и лимонад давали словно при коммунизме — каждому по потребности.
В Хельсинки мы прилетели в самом начале ноября. Столица Суоми была явно неприветлива к советским гостям и дипломатическому персоналу. Так, самым страшным и обидным ругательством в довоенной Финляндии было слово «рюсся» — «русский». Если горячий финский парень обзывал за кружкой пива своего собутыльника этим словом, то обиженный немедленно хватался за свой финский нож — пукко, висевший на поясе почти всякого финна старше двенадцати лет. Меня эта деталь финской национальной одежды, разумеется, весьма восхищала.
Ноябрьская 1939 года атмосфера все холодала и сгущалась вокруг советского полпредства. Более чем за год до этого тогдашний резидент в Хельсинки полковник Борис Рыбкин (он действовал под псевдонимом Ярцев и числился первым секретарем полпредства), по прямому указанию Сталина, в обход полпреда, начал тайные переговоры с финскими руководителями. В беседе с премьер-министром Каяндером и министром Таннером Ярцев заявил, что в Москве абсолютно уверены в нападении Германии на СССР через финскую территорию. Поэтому Москва готова согласиться на строительство финских военных укреплений на демилитаризованных Аландских островах, если СССР будет принимать в этом участие и контролировать оснащение их военным оборудованием. От Финляндии потребовали также разрешить строительство советской военной базы на финском острове Гогланд, контролировавшем дальние подступы к Ленинграду. Ответ финского правительства был резко отрицательным.
В марте 1939 года Ярцев продолжил секретные переговоры с финнами. На этот раз Сталин хотел получить в аренду на тридцать лет несколько островов в Финском заливе, а в обмен Финляндии отходили ли бы территории в Восточной Карелии. Министр иностранных дел Эркко вновь отказал посланцу Сталина в резкой форме. Тем временем на Карельском перешейке неподалеку от Ленинграда спешно возводилась мощная укрепленная система, которая получила название «линия Маннергейма».
Сталинско-молотовское давление на Финляндию осуществлялось в предгрозовой обстановке за несколько месяцев до начала Второй мировой войны. Когда 23 августа в Европе разорвалась дипломатическая бомба — министры иностранных дел Германии и Советского Союза подписали в Москве Пакт о ненападении, а к нему — секретный протокол о разделе сфер своего влияния, по которому Финляндия, Прибалтика, восточные области Польши и Бессарабия были отданы Гитлером Сталину, — дипломатия Суоми оказалась в весьма тяжелом положении.
17 сентября Красная армия вошла в Западную Украину и Западную Белоруссию. В конце сентября — начале октября СССР вынудил Эстонию, Латвию и Литву согласиться с созданием советских военных баз на их территориях и заключить договоры о взаимной помощи. Это были примерно те же условия, которые предъявлялись Ярцевым финнам в 1938 — начале 1939 года.
5 октября правительство Финляндии получило из Москвы настоятельное приглашение прислать делегацию для обсуждения «конкретных политических вопросов». Как только это предложение было получено, военный лидер страны маршал Маннергейм решил перебросить регулярные части финской армии на Карельский перешеек и приказал начать чрезвычайные учебные сборы резервистов. Эти меры означали, по сути, мобилизацию армии. Маршал Маннергейм, генерал-лейтенант бывшей российской императорской армии, проявил мудрость и дальновидность. Он предвидел развитие событий и направление главного удара Красной армии. В отличие от «красных кавалеристов» Ворошилова, Буденного, Кулика, Тимошенко, малограмотных не только в военных науках, но и в государственных делах, «белый кавалерист-генерал» был талантливым офицером-географом, окончившим кадетское училище и сдавшим приемный экзамен для поступления в Николаевское кавалерийское училище в Петербурге в объеме тогдашнего университетского курса. Это училище он окончил с отличием и получил право служить в гвардейском кавалергардском полку. Офицерское собрание одобрило его кандидатуру, но вакансий не оказалось, и ему пришлось встать в строй обычного кавалерийского полка на границе с Германией. Он выступал в 1939 году в правящих кругах Финляндии в пользу принятия некоторых условий Сталина и непровоцирования Советского Союза на локальную войну. К сожалению, к его аргументации не прислушивались в социал-демократическом правительстве, поскольку очень надеялись на помощь в столкновении с СССР со стороны Англии, Франции и Германии, не зная того, что Гитлер дал карт-бланш Сталину в Северной Европе и Прибалтике.
И снова на переговоры в Москву отправился опытный политик Ю. К. Паасикиви, хорошо знавший Россию. 12 октября он встретился со Сталиным и Молотовым и узнал, что теперь требования СССР возросли: под предлогом обеспечения безопасности Ленинграда Сталин хотел получить в аренду полуостров Ханко под военно-морскую базу, значительную часть Карельского перешейка и часть принадлежавшего Финляндии полуострова Рыбачий на севере в районе Петсамо. В качестве компенсации финнам были обещаны в два раза большие территории в почти необжитой Восточной Карелии.
