Он рассказал мне тогда, а сорок лет спустя это было опубликовано в четвертом томе Истории советской разведки и в мемуарах генерала Синицына, что за одиннадцать дней до 22 июня один из самых ценных источников информации резидента, имевший прочные связи в высших правительственных и военных кругах, по телефону, условным кодом, обговоренным на случай самых срочных и важных сообщений, в среду 11 июня вызвал советника Елисеева на встречу. Финский друг и соратник, законспирированный псевдонимом Монах, буквально выбежал навстречу резиденту из кафе.
— Беда! Елисей Тихонович, беда! — задыхаясь от волнения, прохрипел он. — Сегодня утром в Хельсинки подписано тайное соглашение между Германией и Финляндией об участии финских вооруженных сил в предстоящей войне Гитлера против Советского Союза, которая начнется 22 июня, то есть через 12 дней… Об этом сообщил мне мой хороший друг (Монах назвал его имя), который лично присутствовал при подписании документа. Он никогда еще меня не подводил, и я верю ему как себе… Поспешите, пожалуйста, передать это сообщение в Кремль, Сталину… Еще можно что-то предпринять… И извините за нарушение конспирации и прямой звонок в миссию… Но иного выхода не было…
Через час шифровка с грифом «вне очереди» ушла в Москву, в адрес наркома Берии. Это был кратчайший путь доставить информацию до главного адресата — Сталина. Три дня не было ответа, а 14-го, когда резидент запросил наркома о том, доложена ли его шифровка «товарищу Иванову» (под этим псевдонимом в телеграммах проходил Сталин), в Хельсинки от Берии пришел лаконичный ответ: «Номер такой-то доложен. Не суетитесь». В тот же день телеграф принес беспокойным разведчикам еще и публичное разъяснение их неправоты. ТАСС опубликовал печально знаменитое заявление, в котором советское правительство категорически отвергало все слухи о предстоящей вскоре войне между СССР и Германией, нахваливало верность германского союзника.
Я узнал от друга отца еще и то, что объясняло готовность Военно-морского флота Советского Союза к войне, которую он продемонстрировал в ночь с 21 на 22 июня, отбив неожиданное нападение люфтваффе на свои базы. Оказывается, 14 июня привезший свою семью на Ханко резидент из Хельсинки не просто болтал несколько часов с командующим базой. Он предупредил генерала Кабанова и двух его замов, что на рассвете 22 июня ожидается нападение гитлеровской Германии и ее союзников на СССР. Конечно, он не имел права делиться с кем-либо совершенно секретной информацией, тем более что Москва восприняла ее негативно. Но резидент, в отличие от Сталина, верил финским друзьям Советского Союза и понимал, что заблаговременная подготовка к обороне спасет сотни, если не тысячи, жизней командиров и краснофлотцев. Он сильно рисковал, и, если бы война не разразилась в намеченный Гитлером день, Берия стер бы своего строптивого подчиненного в лагерную пыль.
Естественно, что генерал Кабанов шифровкой доложил наркому Военно-морского флота адмиралу Кузнецову об откровенном сообщении резидента в Финляндии. Кузнецов был тогда одним из самых ярких и талантливых советских руководителей Вооруженных сил. К тому же предупреждение Елисеева из Хельсинки полностью совпало с шифровкой военно-морского атташе в Берлине капитана 1-го ранга Воронцова. Сталин не хотел верить и Воронцову, как и многим другим разведчикам. Но нарком ВМФ поверил и приказал объявить на флоте к 21 июня «готовность номер 1»…
В субботу 21-го я вышел на дорогу, ведущую от границы базы с Финляндией в центр поселка. Больше всего я ждал приезда отца из-за того, что он обещал привезти мне велосипед. Сидеть на моем наблюдательном пункте пришлось долго. Я знал, что дома меня ожидает взбучка, но терпеливо ждал фордик. Когда он показался из-за поворота, я выскочил на дорогу, но отец, хоть и увидел меня, даже не притормозил, а помчался в сторону штаба. Я огорчился в основном оттого, что в салоне машины не заметил велосипеда.
Когда я приплелся домой, «форд» еще стоял у штаба, а мать из окна дачи беспокойно на него поглядывала. Слава богу, ее волнение не отразилось отрицательно на моей шкуре. Через некоторое время появился отец.
— Зоя, немедленно собирайся, завтра утром мы должны быть в Хельсинки, — без всякого приветствия резко сказал он.
Мать решила показать и свой характер:
— Что это такое! Мы неделю назад приехали на дачу!.. Здесь такой прекрасный морской воздух!.. Никуда я не поеду!..
— Завтра пожалеешь об этом! — не стал разъяснять ситуацию отец.
Вечером из штаба принесли и поставили на тумбочку радиоприемник, красноармеец с петличками связиста растянул по комнате антенну и подключил аппарат. Он настроил его на волну Москвы, и полились какие-то популярные веселые мелодии. Когда ложились спать, то почему-то приемник не выключили, но сделали очень тихий звук.
Было восемь часов утра по местному времени, когда мы еще сидели за завтраком. Голос Левитана, сразу же усиленный колесиком приемника, объявил, что в двенадцать часов по московскому времени выступит Председатель Совнаркома товарищ Молотов.
Отец бросил загадочную фразу: «Монах был прав! Война началась!..» — и уехал в штаб. Вернулся он к десяти часам по местному времени, когда Молотов начал свою речь. Теперь и мы поняли, отчего отец вчера хотел собрать и уложить наши вещи.
Вместо спокойных сборов побросали в «форд» попавшиеся под руку тряпки и, когда Молотов закончил говорить, помчались к границе, за которой была Финляндия. По дороге отец объявил матери, что генерал Кабанов, в предвидении начала войны и зная о том, что резидент должен быть на своем боевом посту в миссии, предложил отправить нас с мамой в Ленинград вместе с семьями своих командиров на турбоэлектроходе «Сталин», стоявшем в порту Ханко. Но отец отказался, сказав, что вместе легче переносить все испытания. Как мы узнали после начала войны, своим ответом он спас нам жизнь.
Красавец турбоэлектроход, гордость пассажирского Балтийского пароходства, был потоплен в конце июня немецкой авиацией в двадцати километрах от берега Эстонии. С него спаслось только два человека, добравшиеся вплавь до Таллина и рассказавшие о гибели сотен женщин и детей. Советская военная база на Ханко так хорошо успела подготовиться к обороне, что держалась до 3 декабря 1941 года, когда ее оставшиеся в живых защитники были вывезены на Большую землю, то есть в Ленинград.
…Расстояние до границы мы промчались на «форде» за несколько минут. Надо было как можно скорее проскочить ущелье, вырубленное в скале для дороги на финской стороне, поскольку на вершине скал по сторонам дороги финны поставили два огромных валуна, которые небольшим усилием рычага первого рода могли быть обрушены на дорогу и закупорить ее напрочь.
Валуны стояли еще наверху, и мы успели проехать на финскую сторону. Очевидно, сыграло свою роль и то обстоятельство, что Финляндия официально вступила в войну против СССР на стороне своего союзника Германии на четыре дня позже 22 июня. Тем самым Хельсинки хотел дать понять, что Финляндия как бы независима от Германии и сама начинает «войну-продолжение» Зимней войны. В течение всей «войны-продолжения», или, как ее еще называли финны, «войны-искупления», в 1941–1944 годах правительство Финляндии придерживалось тезиса об «отдельной» войне: Финляндия, оказывается, не была союзницей Германии, но «соратницей по борьбе».
