Как вспоминал в своих книгах после войны дипломат полпредства СССР в нацистском Берлине Валентин Бережков, подобная история произошла также и в Германии, где немцы пытались задержать советских приемщиков на заводах, выполнявших заказы Советского Союза. Пока воюющие стороны через дипломатов нейтральной Швеции и Международный Красный Крест решали этот вопрос жизни и смерти для многих советских людей, немцы притормозили «экстерриториальные» составы в оккупированной ими Югославии и загнали их все на запасные пути во дворе огромной табачной фабрики в городе Ниш.
Когда наши поезда в середине июля прибыли на железнодорожный двор фабрики в Нише, поверх забора, отделявшего подъездные пути от парка, эсэсовцы натянули дополнительные витки колючей проволоки и установили посты на всех ходах и выходах. Июльское солнце Балкан нещадно палило железные вагоны. Немцы сначала никого из них не выпускали. За забором фабрики в парке шелестели тенистой листвой огромные деревья грецкого ореха, иногда слышались голоса гуляющих детей и взрослых, шумы города.
В первый же день стоянки температура на солнечной стороне вагонов достигла выше сорока градусов по Цельсию. Поверенный в делах немедленно пригласил в «штабное» купе шведского представителя, сопровождавшего от Международного Красного Креста наш поезд, и гестаповца Вольфа, начальника охраны. Им был заявлен резкий протест против фактического установления тюремного режима в бесчеловечной форме, что противоречило международным правилам. Швед также поддержал этот протест. В результате после крепкого разговора, в котором Вольф прославлял успехи Гитлера и заявил о скором взятии Москвы, а советский поверенный в делах напомнил ему о надеждах Наполеона на захват Москвы и об окончании тогда войны русскими войсками в Париже, гестаповец не нашелся что ответить и объявил, что женщины и дети получат право на ежедневную прогулку в течение двух часов около вагонов, а о мужчинах он будет докладывать в Берлин. Через несколько дней и мужчинам было разрешено выходить из вагонов два раза в день по часу, но не приближаться к забору.
Нацистский лагерный режим для детей почти сразу же был ослаблен, и нам позволили бегать через дыру в заборе в парк, расположившийся за ним. Для нас настало почти приятное время. Выскальзывая в парк, мы ловили и отпускали черепашек, которых никогда до этого не видели на свободе, сбивали палками с деревьев грецкие орехи в зеленой кожуре, пачкавшей йодом руки, устраивали бег наперегонки и другие активные детские мероприятия, от которых я постоянно обдирал коленки на каменистой почве парка, и мне их регулярно бинтовали, как и другим моим сверстникам.
Однажды работница табачной фабрики перекинула из окна своего цеха, к нашему поезду, стоявшему рядом с бетонной стеной, отделявшей железнодорожные пути от многоэтажного производственного корпуса, пачку сигарет. В ней оказались заделанными в папиросную бумагу военные сводки и кое-какие предложения от югославских партизан.
На следующее утро отец отвел меня в «штабное» купе и усадил там. Невесть откуда взявшийся наш полпредский врач разбинтовал мою сбитую коленку, поколдовал над ней, а затем снова забинтовал. Потом отец вывел меня к лесенке, ведущей из вагона в том месте, где почти никогда из-за жаркого солнца не было эсэсовца-часового, и вполголоса сказал, чтобы я погулял немного в парке, а потом, улучив минуту, когда немецкая охрана перестанет обращать на меня внимание, вышел на улицу через самую дальнюю парковую калитку, расположенную под горой, прошел шагов сто вниз по улице до кондитерско-фруктовой лавки и получил там два пакета конфет для наших детей.
— Если сербы в лавке захотят перебинтовать коленки, то не отказывайся, — предупредил отец и добавил: — Когда будешь возвращаться из лавки, погуляй немного в парке, а потом принеси к нам в «штаб» пакеты с конфетами. Мы их разделим на всех детей.
Я сделал все так, как сказал отец. Сербы действительно стали охать, когда увидели мои коленки, меня усадили тут же на стул, вручили блюдо с конфетами и черешней, а пока я услаждал свою душу их дарами, перебинтовали снова мои колени. Выпив на дорогу еще и стакана три лимонада, с двумя большими пакетами конфет я отправился назад.
Таскать по жаре тяжелые пакеты и не попробовать то, что в них лежало, было мучительно, но я решил даже отказаться от своей доли, поскольку в лавке наелся сластей до отвала. Почти сразу же я потащился из парка в жаркий и душный вагон, где отец одобрил мое решение отказаться от горсти конфет, которая мне причиталась. Однако наш врач снова полез перебинтовывать мои коленки. Я было дернулся бежать назад в парк, но отец так посмотрел на меня, что я тихонечко уселся на то же место, где мне час назад начали эту дурацкую процедуру, которая все не прекращалась…
Лет через двадцать, начитавшись шпионских историй, я уловил, наконец, смысл моих хождений в кондитерскую лавку в городе Ниш. Оказывается, отец использовал меня «втемную» как связного. Я немало возгордился тем, что столь оригинальным образом принял участие в Великой Отечественной войне, и однажды, улучив момент, спросил отца, почему он выбрал для передачи разведданных с маршрута поезда и установления контакта с югославскими партизанами именно меня.
Не скрою, я ожидал от него услышать похвалу моей быстроте, сообразительности и другим мальчишеским достоинствам. Но он ответил мне совсем по-другому:
— Ты знаешь, я мог рисковать только своим ребенком…
…Во второй раз роль связного «втемную» мне пришлось выполнять спустя три года в Стокгольме. Отца командировали в столицу нейтральной Швеции в конце 1943 года и назначили, как я узнал, когда помогал ему готовить мемуары, заместителем резидента в этой невоюющей стране по финской линии, для осуществления идеи выхода Финляндии из войны. После крупнейшего поражения вермахта в Курской битве летом 1943 года, которая стала своего рода водоразделом в ходе Второй мировой войны, в умах некоторых финских прогрессивных деятелей, советского посла в Швеции Александры Коллонтай, крупнейших банкиров Швеции братьев Якоба и Маркуса Валленбергов, имевших экономические интересы в соседней Суоми, а главное — в Москве стала созревать мысль о необходимости скорейшего заключения сепаратного мира Финляндии с СССР.
Редкие воздушные тревоги в Москве во второй половине 1943 года уже почти не звучали, зато после сражения под Курском небо над затемненными окнами все чаще стало озаряться фейерверками и орудийными залпами торжественных салютов в честь побед Красной армии. В декабрьскую стужу 1943 года мы выехали по этой причине из Москвы в переполненном пассажирском поезде, чтобы через два дня достигнуть Архангельска. Там, по сведениям Наркоминдела, формировался в обратный путь в Англию через Белое, Баренцево и Норвежское моря смешанный англо-американо-советский конвой.
Дело в том, что попасть в нейтральную Швецию во время войны было весьма сложно. Ее окружали оккупированные гитлеровцами Норвегия и Дания, Балтийское море, в котором господствовали германские кригсмарине. От Мурманска до Ленинграда тянулся наш Северный фронт, на котором вместе с немцами воевали и финны. Только из Англии летали в Швецию военные самолеты с пассажирами, рискуя быть сбитыми немецкими истребителями над Северным морем или Норвегией.
