Полоса была построена, но ее покрытие оказалось столь отвратительным, что никакой «Буран» не мог сесть на нее со своей огромной скоростью. Тогда руководители военной стройки придумали, как исправить положение. Со всего Советского Союза были собраны ручные алмазные шлифовальные инструменты. Сотни рабочих под надзором десятков инженеров, днем и ночью при свете прожекторов, вручную шлифовали посадочную полосу, устраняя все мелкие неровности. Вот так выполнялось постановление политбюро ЦК КПСС о запуске в космос советского челнока «Буран». Многие другие решения ЦК и Совета министров претворялись в жизнь с такой же эффективностью, как и названные примеры.
В епархии Кириленко существовали десятки, если не сотни «закрытых городов», не имеющих имени на карте страны. Внутри этих городов и в крупнейших центрах СССР работали научно-исследовательские и проектные институты, названия которым заменяли обозначения «почтовый ящик номер такой-то» или «объект номер…». Это были все оборонные учреждения. В силу секретности и разобщенности многие дублировали друг друга, работали параллельно. Разработчики ракет в Днепропетровске не знали, что делают их коллеги в подмосковных Мытищах, и заново изобретали «космический велосипед». Естественно, что они без ограничений каждый использовали интеллектуальные, финансовые и материальные ресурсы. Вроде бы это создавало полезную для дела конкуренцию. Но ракетные, танковые, электронные и другие плоды их труда лишь незначительно отличались друг от друга.
Однако ни Кириленко, ни Отдел оборонной промышленности ЦК, ни Военно-промышленная комиссия под председательством Кириленко не стремились навести в этой сфере народного хозяйства элементарный порядок и устранить дублирование усилий. Я думаю, все дело было в том, что секретарь ЦК, член политбюро, ВПК и их аппарат подходили к делу формально, по-партийному, то есть бездумно, легковесно, будучи в принципе не специалистами своего дела, а всеядными «партийными» организаторами, облеченными высшей властью над «технарями».
За несколько лет работы в аппарате ЦК у меня сложилась общая картина, как этот механизм работал. Прежде всего, в отличие от Устава КПСС, предусматривавшего коллективное руководство, высший орган правящей партии принимал решения для всей страны, исходя из мнения трех-четырех членов партийного ареопага. Первичная инициатива исходила при этом от одного-двух секретарей ЦК, мнения которых далее не подвергались никаким сомнениям. Важным, но не уставным мотором аппарата был общий отдел, формально остававшийся лишь технической канцелярией Центрального комитета.
Далее к подготовке вопроса и решению его на секретариате подключался весь аппарат ЦК, который, в свою очередь, снова требовал бумаги от заинтересованных ведомств. Бумаги совершали свой оборот, обрастая визами заведующих секторами, заведующих отделами, министров, глав многочисленных ведомств, иногда по многу раз будучи переработанными. При этом партийные функционеры, не знавшие ничего, кроме словоблудия, пытались руководить крупными специалистами, часто навязывая им свою малограмотную, но идеологизированную точку зрения.
Затем «готовый», то есть приглаженный и беззубый, чтобы никого не обидеть или, не дай бог, выйти за рамки предполагаемого понимания этого вопроса высшим начальством документ передавался помощникам Брежнева, Суслова или Кириленко для определения реакции их шефов на возможное решение.
После этого проект решения и пояснения к нему ставились на секретариате. Там при обсуждении господствовала точка зрения тех же Суслова, Кириленко, а позже, в его бытность секретарем ЦК, Дмитрия Федоровича Устинова. Остальные секретари ЦК, как правило, «не возникали».
Политбюро оставалось чисто формальным органом, через который проводились уже принятые двумя-тремя деятелями решения. Как правило, на заседаниях ПБ партийные руководители только поддакивали докладчику. Лишь иногда вспыхивали стихийные недовольства какими-то мелкими аспектами обсуждаемого вопроса. Но Брежнев и Суслов, часто ведший заседание ПБ, этого не приветствовали. Особенно пустыми и формализованными сделались заседания политбюро в последние пять лет жизни Брежнева, когда его разум стали застилать разного рода недуги. Довольно живая дискуссия, которая, как я знаю, велась на заседаниях ПБ до 1976 года, превратилась в пятнадцатиминутные формализованные встречи членов политбюро за длинным столом, где за это короткое время сначала заботливо интересовались, как самочувствие генсека, говорили ему комплименты о том, как он хорошо выглядит, а затем, практически без обсуждения, только произнося вслух название вопроса из повестки дня, раз двенадцать — пятнадцать поднимали руки для голосования.
Такой стиль работы вызвал к жизни особый тип партийного работника в аппарате КПСС. Я узнал за три года учебы в АОН очень много аспирантов и молодых партийных функционеров с мест. Большинство из них было яркими, умными, энергичными личностями. Но как только они попадали на работу в аппарат ЦК КПСС — их индивидуальности растворялись в сером болоте. «Инициатива наказуема!» — так звучал главный принцип работников высшего звена партии в эпоху застоя. Примеру аппаратчиков наверху с удовольствием следовали и функционеры более низких местных ступеней партийных комитетов. Эта нарочитая серость и конформизм особенно бросались в глаза, когда аппаратчики собирались где-нибудь в большом числе. Это были буфеты и столовая ЦК, кинозалы в дачных поселках Управления делами ЦК КПСС, скопища у многочисленных подъездов зданий ЦК на Старой площади, в Ипатьевском и Никитниковском переулках, когда они к девяти утра шли на работу, а ровно в шесть вечера возвращались домой.
Одетые в одинаковые серые костюмы, пошитые в одном и том же спецателье, из одних и тех же сортов тканей, чуть отличающихся оттенками серого цвета, в одинаковых белых рубашках, темных галстуках и черных ботинках, все эти разные, в сущности, люди превращались, в том числе и духовно, в серый монолит, который стоял на пути любых изменений в стране. Этот монолит и его верхушка отсутствием решений или осторожным поворотом к сталинизму, когда весь мир изменялся, тянул всю страну вниз, к политической и экономической катастрофе.
Только немногие осмеливались возвышаться над этой толпой прислужников у трона. Среди таких не могу не назвать Аркадия Ивановича Вольского — заведующего отделом тяжелой промышленности, которого Андропов сделал своим помощником, как только стал генеральным секретарем. Или ту же Марию Васильевну Соколову, заведующую первым сектором. Были и другие личности в аппарате, которые не скрывали своей яркости и индивидуальности. Но таким приходилось плохо. Аппарат старался их либо прогнуть, либо отторгнуть совсем.
А как Андропов относился к аппарату? Он пришел на Старую площадь в самом конце 50-х годов, будучи назначен заведующим отделом по связям с социалистическими странами. В 1961 году он стал членом ЦК КПСС, минуя переходную ступень — кандидата в члены. В бурные времена хрущевского волюнтаризма аппарат «кипел» вместе со своим первым секретарем — Хрущевым. «Интеллектуально бурлил» и отдел соцстран, которым руководил Юрий Владимирович. На этой волне Андропов создал в своем отделе группу консультантов, куда вошли незаурядные люди — Арбатов, Бурлацкий, Богомолов, Бовин, Герасимов и др. Юрий Владимирович позволял им в стенах отдела высказываться откровенно и творчески. Его опыт участия в подавлении революции в Венгрии в 1956 году и наметившееся явное сближение социалистических стран в начале 60-х годов, умение лавировать среди капризных ставленников Кремля в Восточной Европе сделали Юрия Владимировича незаменимым сотрудником для Никиты Хрущева. Несмотря на явную нелюбовь первого секретаря к Андропову, Хрущев вынужден был его держать в членах ЦК и заведующих отделами.
