— Спасибо, милая! — испил я вятской водицы и вышел.
На улице аромат полей и лесов быстро вытеснил прелую кислятину, забившую нос и легкие. Дивный лесной ландшафт с синей рекой под высоким берегом расстилался впереди. Ясное солнце иногда закрывалось белыми барашками кучевых облаков. Все вокруг сияло северным летом. Но на душе, несмотря на всю благодать, было тяжело. В нашей стране я и до того видел много контрастов в жизни людей. Относительное благополучие у чиновников, военных и высших слоев интеллигенции — академиков, профессоров, кинорежиссеров, писателей, знаменитых артистов. Бедность и даже нищету у инженеров, учителей, врачей, рабочих и крестьян. Но такого бедного, серого и убогого существования, как у колхозников Белохолуницкого района Кировской области, я не встречал нигде. До сих пор я с содроганием вспоминаю избу в колхозе имени Ленина.
В том вятском сельце, как водится на Руси, на самом видном месте стояли руины церкви. Я заглянул в этот памятник старины. Внутри было темно и сыро — крыша текла, как решето. Окна заколочены деревянными щитами с остатками краски, видимо бывшими иконами из церковного иконостаса. Штукатурка снаружи и внутри обвалилась, фрески давно осыпались, сохранив только силуэты и малые фрагменты фигур святых. Кресты с куполов сбиты и покореженные валяются подле церкви. Колокольня обвалилась почти до основания…
Такие разграбленные, разрушенные, загаженные церкви и монастыри стоят до сих пор по селам и городкам всей России. Они стали приметами социалистических времен. И кажется иногда, что нищета и неустройство русского народа — это наказание Божье за революции, Гражданскую войну и коммунистические попытки преобразования человеческого духа в бездуховный атеизм.
Иная картина — в странах Восточной Европы. Граждане бывших «социалистических стран», коммунисты и социалисты, не занимались богоборчеством. В Польше, Венгрии, Румынии, Болгарии, Чехословакии и ГДР ни один храм не пострадал ни от рук населения, ни от вандализма властей. Чистый, опрятный и ухоженный храм в городке или сельском поселке — это, как и жилище, признак высокой культуры духа, быта и общения людей.
Внимание туриста, пересекающего с востока на запад границу СССР, в городках и поселках Польши, Венгрии, Словакии обязательно привлекают внимание самые высокие и ухоженные здания. В XX веке это были отнюдь не средневековые замки, руины которых живописно возвышались чуть в стороне от дорог. Католические костелы и соборы были и остаются самыми красивыми и привлекательными сооружениями не только снаружи, но и внутри. На центры христианской культуры не осмеливалась подняться в этих странах ни рука иноземных оккупантов, ни собственных коммунистических режимов. Возникало новое уважительное чувство к этим странам, когда мы видели из окна автомобиля в поселках в час вечерней молитвы или по утрам в воскресенье, как к костелам тянутся вереницы празднично одетых людей целыми семьями, состоящими из трех поколений — детей, зрелых мужчин и женщин, стариков. Становилось понятным, как на перекрестках Европы, где столетиями бушевали войны и бесчинствовали армии татар, турок, шведов, немцев, французов и русских, могли сохранять свою культуру и идентифицировать себя относительно малые народы. Религия, вера были для них стержнем и оплотом.
Не будучи католиками или воцерковленными православными, мы с женой слушали с глубоким чувством праздничную молитву в главном храме Венгрии — в Эстергоме, где собрались тысячи мадьяр из окрестных городков и сел. Народ был разодет в яркие национальные костюмы, какие у нас увидишь только в этнографическом музее или на сцене, где выступает народный ансамбль. Но для них, мадьяр, это была просто праздничная одежда. Вокруг храма в тот день после общей молитвы зашумело народное гулянье, с палатками, полными сладостей и закусок, ремесленных игрушек для детей, бочек легкого молодого виноградного вина для взрослых…
В соборе Святого Креста в Варшаве, где в цоколе скульптурного памятника Шопену покоится его сердце, мы слушали органную мессу и проникались идеями мирового значения христианской культуры… В лютеранском Берлине, в кирхе Святой Хедвиги, побывали на органном концерте и видели умиротворенные лица людей всех возрастов. Среди них были и юные панки, с вычурно подстриженными прическами, выкрашенными в розовый, оранжевый и зеленый цвета. Они пришли группой и только в храме угомонились…
Несколько раз, направляясь в Чехословакию и ГДР, мы проезжали на автомобиле по Польше. Дороги Речи Посполитой от нашей границы к Варшаве становились все лучше с каждым десятком километров. Почему-то Восточная Польша выглядит значительно беднее Центральной и Западной. Картина полей также разительно отличается от наших колхозных просторов. Поляки не приняли советскую колхозную систему. Основу землепользования у них, как ни старались советские экономические советники, присланные из Москвы и Киева учить поляков тому, как вершить социалистические преобразования общества, вдалбливать принципы коллективной собственности на землю, орудия и средства производства, — составляли частные сельские хозяйства. В Восточной Польше наделы на крестьянскую семью составляли по тридцать гектаров. В Западной Польше, на бывших землях Германии, ее отобрали у немецких помещиков и давали на фермерскую семью больше — по сто гектаров. Поэтому все пространство угодий между селениями и лесами было изрезано разноцветными — из-за различных выращиваемых культур, и разнокалиберными, в зависимости от достатка их хозяев, — полосками. Эти полоски почему-то нашему советскому взгляду сразу напоминали строки поэмы Некрасова: «только несжата полоска одна…», хотя вся польская земля была ухожена и удобрена.
Культура сельскохозяйственного производства в странах Восточной Европы и в социалистические времена была довольно высока. Например, свинарники на фермах ГДР являли собой эталоны чистоты и стерильности. Только персонал в ограниченном числе мог входить в эти добротные здания с водопроводом, центральным отоплением и септиками для сточных вод. Посторонним лицам категорически запрещалось даже приближаться к свинарникам во избежание попадания к свиньям какой-либо заразы.
В ГДР, Польше и Чехословакии средняя урожайность зерновых культур составляла 70 центнеров с гектара, а рекордными считались урожаи по 125 центнеров зерна с гектара. При этом поля засевались элитными гибридными сортами, выведенными в СССР, как правило мироновскими. В те же времена урожайность в колхозах и совхозах Советского Союза в лучшем случае доходила до 25 центнеров зерна с гектара. Разрыв результатов у наших и у восточноевропейских крестьян зависел и от разницы уровней культуры земледелия, и от того, сколько минеральных удобрений поступало на поля. Советское руководство гнало тогда за рубеж по дешевке «социалистическим братьям» миллионы тонн удобрений, отбирая их у собственного сельского хозяйства. Обнищание наших колхозов и совхозов из-за недобора продукции было, таким образом, одним из последствий щедрого «интернационализма» за счет собственного народа, который исповедовало политбюро.
По всем показателям сельхозпроизводства на душу населения и по производительности труда Советский Союз отставал от всех стран-сателлитов. Единственная степень превосходства, в которой мы были выше всех, — уровень пьянства населения. Во время туристских поездок можно было наглядно убедиться в этом. Правда, встречающихся выпивох, как и на дороге Москва — Брест западнее Бреста, тоже было достаточно. Но не было видно пьяных драк, ссор или валявшихся по обочинам, как у нас, местных жителей. Но пьяницы в Польше представляли все-таки угрозу для путешественника. Особенно опасны они были тогда, когда в сумерках или в ночной темноте на неосвещенном шоссе в свете фар вдруг возникала телега на резиновом ходу с лошадью, возница которой мирно спал пьяным сном. Керосиновый фонарь с красным стеклом, который должен был болтаться сзади телеги, либо вовсе отсутствовал, либо погас естественным путем. Причем телеги эти были добротные, на автомобильных шинах, а не те деревянные грохочущие колымаги, которые до сих сохранились кое-где в маленьких российских городках и поселках.
