Из-за обилия конно-гужевого транспорта, двигавшегося даже по запрещенным для него автомагистралям, обочины дорог и даже полотно автобанов были усеяны подковными гвоздями, которые имели тенденцию вонзаться в покрышки автомобилей. Лошадей в Польше явно любили и считали, совсем не так, как власти в России, Украине и Белоруссии, необходимым подспорьем крестьянину. Государство, не так, как советское, не запрещало земледельцам иметь лошадей в любых количествах…
Километрах в двухстах от границы начинались пригороды Варшавы. Столица Польши, в отличие от Москвы, была залита электрическим светом с вечера до утра. Даже в полночь толпы горожан гуляли по центральным улицам, сидели в многочисленных уличных кафе и ресторанчиках, потягивая кофе или другие напитки. Звучала музыка. Дамы хотя и не в богатых, но элегантных платьях, часто из простого ситца, украшали собой толпу. Правда, до первого посещения Польши у меня было несколько превратное представление о польских женщинах — издали и в кино они все казались красавицами типа актрисы Барбары Брыльской. Беллетристика также создавала миф о необыкновенной красоте паненок и панночек. Но вблизи — на территории самой Польши — «прекрасные полячки» оставались только образом, а в реальности среди них было очень много толстушек или милых, но некрасивых тощих паненок… Я истратил немало роликов узкой кинопленки, чтобы для домашней кинотеки собрать наглядные опровержения некоторых подобных мифов в виде сюжетов о супершироких бедрах, выдающихся бюстах и животах молодых варшавянок в легких платьях.
На перекрестках центральных улиц, и не только Варшавы, но и провинциальных городов, стояли вазоны для цветов в форме больших белых железных тележек типа восточных арб, наполненных красной геранью и другими долгоцветущими растениями.
Выбор товаров в польских продовольственных и промтоварных магазинах был несколько богаче, чем в московских, но заметно беднее, чем в ГДР и ЧССР. Считалось, что поляки хуже работают и больше танцуют, чем немцы и чехи. Но даже за «недостаточными» товарами не изгибались хвосты очередей, не кипели страсти, как у нас. В магазинах, оторвав у входа от рулона из автомата талончик с номером вроде трамвайного билета, каждый покупатель терпеливо дожидался, пока на табло у продавца не появится его цифра. Чистые и опрятные кабачки и кофейни наглядно показывали свои преимущества по сравнению с горьким пьянством в подворотне «на троих», которое так услаждало мужские души в России. Впрочем, поляки, немцы, мадьяры, финны и разные прочие шведы, в домашних условиях, в гостях и в ресторанах, тоже не дураки выпить, особенно на халяву.
Но за все долгие годы моих путешествий за границей я видел на несколько порядков меньше пьяных, шатающейся походкой, без песен и брани, идущих по улицам маленьких городков и столиц, чем за один день, правда день выдачи зарплаты, в районном городке Белая Холуница на севере Кировской области. Пьяные там лежали веером: ногами — словно к эпицентру взрыва — к единственному магазину, торговавшему водкой, а головой — в сторону своего дома, куда почти все мужское население городка не могло добраться на своих двоих. Источником алкогольного поражения вятичей был магазин потребкооперации, где в день зарплаты перевыполняли месячный план, торгуя спиртными напитками. Он стоял между зданиями райкома КПСС и добротной, в два этажа, бревенчатой районной музыкальной школой…
Все это и многое другое составляло элементы культуры быта. «А почему у нас не так?!» — вертелся постоянно в голове вопрос и становился особенно горьким, когда вся заграничная кинолента впечатлений начинала разворачиваться от наших границ в обратном направлении — от Бреста к Москве. Справедливости ради следует сказать, что культура быта и общения людей в Западной Украине, Закарпатье, Западной Белоруссии и Советской Прибалтике, которые вошли в состав СССР только в 1939 году и пережили вместе с нами все ужасы Второй мировой войны, но не основополагающего для нас в уничтожении культуры Октябрьского переворота в 1917 году, была значительно выше, чем в коренных районах Советского Союза. Кроме революции, народу сверхдержавы пришлось вынести на своих плечах «красный террор» 20-х и 30-х годов, коллективизацию, индустриализацию, Великую Отечественную войну, восстановление разрушенного войной народного хозяйства, «великие стройки» коммунизма и освоение целины в Казахстане при Хрущеве. И всякий раз новый этап развития советской Системы означал репрессии против самых активных и энергичных членов общества, щадя «социально близких» коммунизму лодырей, пьяниц, холуев.
Своими впечатлениями от зарубежных поездок во время отпуска, в том числе о нищете и беспорядке в советских деревнях и городках, я обязательно делился с Юрием Владимировичем. Ему, видимо, были довольно интересны наблюдения журналиста. Он, в свою очередь, как-то откровенно рассказал, как его поразила после нашей нищей Карелии, где он был вторым секретарем ЦК Компартии республики, культура быта и европейский уклад жизни в Венгрии. Он был назначен туда сначала советником-посланником, а затем и послом Советского Союза.
Я понял, что, несмотря на все ужасы кровавых событий 1956 года, которые ему пришлось там пережить, добрые чувства к мадьярам, глубокое уважение к их традициям и культуре, в том числе и культуре быта, навсегда остались в его душе. Он вдумчиво относился к нашим проблемам бытовой культуры, культуры труда и человеческих отношений, готовясь к заседаниям политбюро и секретариата, совещаниям и предвыборным встречам. В частности, Юрий Владимирович выслушал с большим вниманием рассказ о моей журналистской командировке в Ярославль в начале 60-х годов. Древний Ярославль — один из побратимов финского города Ювяскюля, и надо было подготовить к очередному юбилею очерк о культурной жизни города на Верхней Волге, где действовал самый старый в России городской драматический театр — имени актера Волкова, основавшего его. Но для меня самым памятным осталось посещение Ярославского моторного завода.
Показывал свое предприятие молодой главный инженер по имени Ашот, с которым мы сразу сблизились. После осмотра нескольких цехов и чистых, уютных столовых, здравпунктов, комнат отдыха для рабочих мы пришли на главный конвейер сборки дизельных моторов. Половину высокого и просторного зала занимала медленно движущаяся лента конвейера. На плиточном полу другой половины зала рядами стояли сотни две собранных моторов.
Зрелище столь большого количества чистеньких движков было впечатляющим. Я схватился за фотоаппарат и стал искать точку съемки.
— Игорь, ты что, хочешь сфотографировать все это? — показал на ряды двигателей мой гид. Его лицо выражало крайнее удивление, смешанное с неодобрением. — Не делай этого, прошу тебя!.. — Главный инженер предостерегающе замахал рукой.
Пришел мой черед удивляться. Ашот разъяснил свой запрет:
— Это стоят бракованные моторы, которые не завелись на контрольно-испытательном стенде. В каждом какой-то дефект, который надо еще найти и устранить в начале месяца, когда нас не так поджимает план выпуска готовой продукции…
— Почему их так много? — спросил я.
Главный инженер прочел в ответ целую философскую лекцию о связи бытовой и производственной культур, производительности труда с культурой отдыха и пития алкогольных напитков, принимаемого на Руси за настоящий отдых.
