В результате мне удалось добиться от городского головы и прокурора обещания отменить противозаконное решение о сносе садово-огородного товарищества и даже продлить на одну остановку маршрут городского автобуса, чтобы нагруженным продуктами садоводам не надо было тащиться около километра по пустырю. Юрий Владимирович полностью одобрил мои действия и велел проконтролировать дальнейшие шаги городских властей. Это оказалось нелишним, поскольку через месяц мне сообщили из городского отделения КГБ о том, что власти Новомосковска положили под сукно свои обещания депутату Андропову и решили дальше гнуть свою линию. Тут уж я обозлился на советских чинуш и попросил Юрия Владимировича позвонить по ВЧ первому секретарю Тульского обкома Юнаку. Андропов тоже возмутился отношением местных властей к поручению депутата. Он немедленно выполнил просьбу о звонке и сам получил обещание Юнака контролировать дальнейшее развитие ситуации. Кстати, удалось через Юнака и несколько увеличить фонды на продукты для Новомосковска…
Год от года моя работа по подготовке материалов к заседаниям политбюро для Юрия Владимировича превращалась в нудную рутину. Сначала я был вдохновлен ответственным поручением партии, которой еще верил. Еженедельно ПБ на заседаниях рассматривало по 12–15 вопросов. Да еще между заседаниями, поименным голосованием, высший орган партии решал от 50 до 80 вопросов! Года через два-три, когда я немного вошел в курс дела, они стали поражать меня как журналиста своим «мелкотемьем». Вместе с банальными политическими — директивами советской делегации на сессию ООН или обсуждением итогов бесед Брежнева с кем-либо из высоких гостей от братских компартий или правительств многих стран мира, о бюджете на очередной, 1970-какой-то год или перемещениях высших военачальников и других деятелей «номенклатуры политбюро» — кремлевские старцы решали множество мелких и мельчайших вопросов, вплоть до производства поршней для завода КамАЗ или награждения доярок и свинарок передовых колхозов.
Судя по протоколам заседаний политбюро, которые я регулярно получал для доклада Андропову, дискуссии по вопросам повестки дня на очных заседаниях ПБ практически не возникали. Механически штамповались «постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР» по разным хозяйственным вопросам, принимались решения о международных встречах Брежнева, Подгорного и Косыгина, одобрялись все тезисы для бесед Брежнева с главами иноземных государств, а затем его беседы слово в слово по этим тезисам, записи которых выносились в следующие за ними повестки дня. Регулярно, накануне летнего сезона, принимались постановления о приглашении на отдых в СССР лидеров коммунистических партий как стран социализма, так и других — капиталистических и развивающихся. Снова утверждались тезисы для бесед с ними Брежнева. Вопросы нашего генсека собеседникам и варианты его возможных ответов на встречные вопросы первых лиц братских партий или лидеров зарубежных стран иногда поражали своей убогостью и примитивизмом, хотя их готовили умные люди из ЦК КПСС, МИДа, МО, КГБ СССР, Госплана и других столпов мудрости Системы. Видимо, авторы всех этих записок и помощники генсека, окончательно редактировавшие их перед утверждением на политбюро, руководствовались не только низким мыслительным уровнем вождя застоя, но и заскорузлым старческим мышлением большинства его соратников.
К концу 70-х годов атмосфера в политбюро сделалась настолько затхлой и взаимоподозрительной, что кремлевские старцы перестали изрекать хоть какую-либо критику, даже если она могла сопровождаться конкретными предложениями для улучшения дела. Андропов ясно понимал это и не «возникал» на заседаниях ПБ с какими-либо острыми замечаниями или оценками.
Однажды, при предварительном обсуждении с ним вопросов повестки дня очередного заседания политбюро, касавшегося сразу нескольких аспектов импорта в СССР современного промышленного оборудования, я рассказал Юрию Владимировичу о вопиющем факте, которому стал свидетелем во время журналистской поездки в город Горький (теперь — Нижний Новгород) и посещения Балахнинского целлюлозно-бумажного комбината в его пригороде. Один из молодых инженеров, член парткома ЦБК, выступал в роли сопровождающего по комбинату. Он показал три действующие бумагоделательные машины, сделанные за полтора десятилетия до этого в Финляндии. Каждая из них была настоящим огромным цехом. Их производительность была в два раза выше наших новейших аналогичных агрегатов, стоящих рядом. Могу ошибиться за давностью лет в абсолютных цифрах, но их порядок удивил меня. Если наши машины производили за единицу времени триста метров бумажного полотна, то финские — более пятисот метров за то же время. Но значительно больше поражал другой факт. Года за три до моего визита в Балахну финны поставили на ЦБК еще более производительную и совершенную бумагоделательную машину производительностью девятьсот метров бумажного полотна в ту же единицу времени. Четвертая финская машина за три года так и не была установлена, и многометровые ящики с ее деталями валялись на дворе комбината под открытым небом. Огромные валютные деньги были за нее уже заплачены.
Инженер рассказал, что прецизионные металлические части четвертой машины ржавели и потихоньку выходили из стоя. Но поскольку продукция, которую уже минимум два года эта машина могла выпускать, почему-то не была включена в план, ни обком партии, ни дирекция ЦБК и ухом не вели. Между тем газетная и книжная бумага была остродефицитным, высоколиквидным и валютным товаром, недостаток которого ощущался в СССР. Вернувшись из командировки, я написал для советского журнала, выходившего в Хельсинки, «Нэйвостолиитто тянаан» («Советский Союз сегодня») большой очерк о Балахнинском ЦБК, в котором в превосходной степени отозвался о финских бумагоделательных машинах, в том числе и о неустановленной.
Когда этот журнал вышел в Хельсинки, разразился маленький скандал, который, впрочем, не имел никаких последствий. На финском концерне «Вяртсиля», который строил все эти четыре машины, прочитали очерк и решили сделать большую любезность великому северному соседу Финляндии.
Правление концерна официально уведомило торгпредство СССР в Хельсинки, что бумагоделательная машина № 4 уже усовершенствована настолько, что ее производительность увеличена при тех же параметрах до 1100 метров в единицу времени. Первые три машины также слегка реконструированы, и в Финляндии производят по девятьсот метров бумаги. Финская сторона предложила бесплатно поставить новые агрегаты к машине № 4, чтобы увеличить выход ее продукции. Что касается трех действующих машин, то финский концерн, имеющий давние и прочные связи с СССР, за минимальную цену был готов прислать своих специалистов в Балахну с соответствующими новыми частями машин, чтобы увеличить и их производительность до девятисот метров бумажного полотна каждой. К полному изумлению финнов, которые приложили свои расчеты о выгодности реконструкции и чуть ли не полугодовой самоокупаемости всех деталей и работ, советские чиновники так и не ответили на выгодное предложение.
Юрий Владимирович только хмыкнул, но не особенно удивился, услышав эту историю. Очевидно, когда он работал вторым секретарем ЦК Компартии Карелии, он не раз бывал свидетелем тупости и косности и низов, и верхов советских чинуш.
Немного поразмыслив, он все же спросил меня:
