3
Стремительная статусная эволюция претендующего на первые роли нового амбициозного административного образования на самом северо-западном краю огромного государства воспринималась непростительным вызовом старой патриархальной Москве. Задуманный первоначально как военная оборонительная крепость, начавший застраиваться как торговый порт, город вдруг заявил о себе как Вторая, а затем и как Первая столица империи. Две столицы равными не могли быть по определению. Кто-то должен был одержать перевес. Победила молодая Северная столица. И тогда началось длительное, продолжающееся до сих пор противостояние Москвы и Петербурга.
Случайные попытки примирить или хотя бы сблизить эти противоположные полюсы мировоззрения, как правило, начинались с курьезов и заканчивались провалом. В 1920-х годах «красный хмель», бродивший в неокрепших головах юных строителей нового мира, среди прочих химер XX века породил утопическую идею слияния двух крупнейших русских городов. Не мудрствуя лукаво, некий поэт предложил строить дома в Петрограде и Москве исключительно вдоль линии Октябрьской железной дороги. Через десять лет оба города должны были слиться в один мегаполис с центральной улицей – «КузНевским моспектом». От этого «петербургско-московского гибрида» в истории ничего не осталось, кроме неуклюжего топонима, уготованного авторами проекта для нового административно-территориального образования – «Петросква».
Однако и от такого новоязовского камешка круги по воде пошли. Наряду с «Петросквой» появился проект незатейливого «Москволенинграда» и витиевато-причудливой «Санкт-Московии». Правда, в этом случае фактическое объединение столиц уже не предполагалось. «Москволенинград» должен был представлять собой новоявленный конгломерат неких двух «линейных» городов, возведенных вдоль идеально прямой железной дороги. Из этих «солнечных городов», по замыслу их авторов, можно было бы на несколько часов «съездить по скоростной магистрали в Москву или в Ленинград – посмотреть музеи того и другого города». Москве и Ленинграду в этом фантастическом проекте позволялось сохранить свои первородные имена, но в целом их соединение нарекалось «Москволенинградом».
Что же касается сказочной «Санкт-Московии», то здесь вообще речь, вероятнее всего, не шла ни о Москве, ни о Санкт-Петербурге и даже не о том, что стоит за этими понятиями, что они олицетворяют. Скорее всего, «Санкт-Московия» – это ни то ни другое. Не Москва, не Петербург. Не Европа, не Азия. Нечто среднее. Размытое и неопределенное. Проницательные и прагматичные иностранные путешественники по этому поводу подарили нам вполне уместную поговорку, обогатившую свод питерской фразеологии: «По дороге из Петербурга в Москву переходишь границу Азии».
Как мы видим, ни формально, ни фигурально объединить две столицы не удается. Даже в фольклоре, где, казалось бы, уместна и фантастическая реальность, и сказочная быль. Это и понятно. Практически нет ни одной фольклорной записи, где бы при упоминании этих двух городов-антиподов не была бы подчеркнута их полярная противоположность. Купеческое высокомерие Москвы, замешанное на традиционных вековых обычаях и дедовских устоях, столкнулось с аристократическим максимализмом неофита, с легкостью разрушающего привычные стереотипы. Владимир Даль записывает пословицу: «Москва создана веками, Питер миллионами». Напомним, что во времена Даля Петербургу едва исполнилось 100 лет. Затем эта пословица, передаваясь из уст в уста и совершенствуясь, приобретает два новых варианта. Один из них просто уточняет и конкретизирует ситуацию: «Питер строился рублями, Москва – веками». Второй более замысловат, однако, кажется, именно он наиболее точно отражает суть межстоличных противоречий: «Москва выросла, Петербург выращен». Вот этого-то, как оказалось, и невозможно было простить юному выскочке, посягнувшему на лидерство.
Даже в середине XIX века, через полтора столетия после основания Петербурга, москвичей не покидала тайная надежда, что Петербургу суждено окончить свои дни, уйдя в болото. Герой повести Н.С. Лескова «Смех и горе» так рассказывает об отношении москвичей к Северной столице: «Здесь Петербург не чествуют: там, говорят, все искривлялись: кто с кем согласен и кто о чем спорит – и того не разберешь. Они скоро все провалятся в свою финскую яму. Давно, я помню, в Москве все ждут этого петербургского провала и все еще не теряют надежды, что эта благая радость свершится». Далее происходит примечательный диалог: «А все, любопытствую, – Бог милует, не боитесь провалиться?» – «Ну, мы!.. Петербург, брат, – говорит, – строен миллионами, а Москва веками. Под нами земля прочная. Там в Петербурге-то, у вас уж, говорят, отцов режут, да на матерях женятся, а нас этим не увлечешь: тут у нас и храмы, и мощи – это наша святыня, да и в учености наша молодежь своих светильников имеет… предания».
Отвлечемся ненадолго от Лескова и всмотримся в сегодняшний день. Ничего не изменилось и через полтора столетия. Разве что реалии стали другими. «Почему петербуржцы не болеют СПИДом?» – «Потому что в Москве их никто не любит».
Но что говорить о вымышленных героях художественной литературы, если боевым кличем или, если хотите, лозунгом целого направления русской общественной мысли середины XIX века – славянофильства – было: «Да здравствует Москва и да погибнет Петербург!» А ведь славянофильство исповедовали такие крупные деятели русской культуры, как братья Аксаковы, Хомяков, Тютчев.
После такого принципиального выпада Москвы начался, что называется, обмен любезностями, длящийся с переменным успехом до сих пор. Петербург обозвал Москву «Большой деревней», а москвичей – «пролетариями». С издевательской насмешливостью москвичи воскликнули: «Что за петербуржество?» – и бросили в сторону Петербурга оскорбительное: «Аристократы». На московском сленге идиома «петербурщина» стало выражением крайне презрительного отношения ко всему петербургскому. Северная столица не замедлила с ответом: «Отольются Москве невские слезки». А Москва и не скрывала своего отношения к Петербургу: «При упоминании о Северной столице у членов правительства меняются лица». Петербург отвечал тем же: «По ком промахнется Москва, по тому попадет Питер».
Однако такого рода перепалка не была самоцелью ни с той ни с другой стороны. Спор шел не о привилегиях, но о приоритетах. Среди петербургских пословиц значительное место занимают такие, как «Питер – голова, Москва – сердце»; «Петербург – это мозг, Москва – это чрево»; «Питер – кормило, Москва – корм»; «Новгород – отец, Киев – мать, Москва – сердце, Петербург – голова»; «Москва – сердце России, Питер – ум, а Нижний Новгород – тугой карман»; «Москва от сердца, Петербург от головы».
Во второй половине XIX века в разговор о столицах активно включились Добролюбов, Герцен, Белинский, Гоголь. Их афористические оценки вошли в золотой фонд петербургского фольклора. Анатомический ассортимент частей человеческого организма в сравнительном анализе достоинств и недостатков двух столиц пополнился новым органом: «Москва – голова России, Петербург – ее легкие». Надо полагать, легкие, которыми Россия дышит свежим воздухом мировой цивилизации. В то же время категоричные и недвусмысленные утверждения одних прерываются осторожными сомнениями других. Даже неистовый петербуржец Виссарион Белинский выступил в неблагодарной роли примирителя: «Москва нужна России; для Петербурга нужна Россия».
