В 1908 году весь свой богатейший архив, сосредоточенный в маленькой квартирке на улице Мариньян, 25, вблизи Сены, Отто решил передать в дар Пушкинскому дому российской Академии наук. Будто бы хотел доказать всему миру, что он не Собака на Сене, как о нем каламбурили недоброжелатели и завистники. Официальная передача затянулась на несколько лет, а после известных событий 1917 года в России, стало казаться, что уже никогда не состоится. Но благородный Отто остался верен своему решению. Он письменно подтвердил законность состоявшейся в 1908 году договоренности. Однако при жизни реализовать передачу собранного материала он так и не успел. В 1925 году Александр Федорович скончался. Когда вскрыли завещание, то выяснилось, что не только все свое имущество, но и все свои деньги Александр Федорович оставил Пушкинскому дому. Коллекция была передана в Ленинград только в 1927 году. С тех пор она свято хранится в Институте русской литературы – Пушкинском доме.
4
По сравнению с «сочинительством», еще на более низкой социальной ступени стояло на Руси лицедейство, шутовство, актерство. Не случайно шутов награждали самыми унизительными прозвищами, а первыми профессиональными артистами в России были крепостные люди. Они лишались элементарных гражданских прав, их содержали в неволе, как рекрутов; женщины, входившие в театральные труппы, чаще всего пополняли многочисленные личные гаремы городских вельмож и сельских помещиков. Чтобы еще более подчеркнуть их низкое положение, актеров и актерок лишали подлинных имен и фамилий.
Произведенный в шуты Анной Иоанновной слабоумный князь Голицын известен в истории по прозвищам Квасник и Кульковский, а его коллега по шутовству итальянец из Неаполя Адам Пьетро-Мира стал Адамом Педрилло. Удачно придуманное самим шутом прозвище, по звучанию похожее как на его подлинное имя, так и на дефиницию физиологического акта освобождения кишечного газа из переполненного организма, вероятно, приводило скучающую монархиню в веселое состояние.
Нравы того времени допускали и не такое. Известно, что за десять лет царствования Анны Иоанновны Педрилло стал вполне состоятельным человеком. Причем, если верить фольклору, он никогда не стеснялся в способах обогащения, некоторые из которых носили весьма экзотический характер. Рассказывают, что женат он был на исключительно невзрачной и некрасивой девице, которую за глаза называли козой. Однажды Бирон, решив посмеяться над шутом, спросил его: «Правда ли, что ты женат на козе?» – «Не только правда, но жена моя беременна и вот-вот должна родить», – ответил находчивый шут. И добавил: «Смею надеяться, что вы будет столь милостивы, что не откажетесь по русскому обычаю навестить родильницу и подарить что-нибудь на зубок младенцу». Бирон передал этот разговор Анне Иоанновне, и той так понравилась затея, что она будто бы решила по такому случаю устроить придворное развлечение. Она приказала Педрилло после родов жены лечь в постель с настоящей козой и пригласила весь двор навестить «счастливую пару» и поздравить с семейной радостью. Понятно, что каждый должен был оставить подарок на зубок младенцу. Согласно легенде, Педрилло таким образом в один день нажил немалый капитал.
После кончины Анны Иоанновны Педрилло вернулся в Италию. О дальнейшей его жизни, похоже, ничего неизвестно. Эпоха придворных шутов приближалась к концу. Однако традиция присваивать прозвища продолжилась, теперь уже в актерской среде. Прозвища приобретали подчеркнуто облагороженный оттенок и получали статус псевдонима. В середине XIX века стало модным давать актерам вычурные и витиеватые сценические имена, образованные от названий драгоценных камней: Хруст алев, Сердоликов, Жемчугова.
Настоящая фамилия Прасковьи Ивановны Жемчуговой – Ковалева. Под своей новой фамилией Прасковья Ивановна вошла не только в историю русского театра, но и в родовую биографию графов Шереметевых. С 1779 по 1798 год она выступала в подмосковном крепостном театре Шереметевых в Кускове. Кроме актерского мастерства, Жемчугова обладала прекрасным сопрано, была хорошо образована, знала французский и итальянский языки.
В середине 1790-х годов в жизни Жемчуговой произошли неожиданные перемены. В нее страстно влюбился владелец усадьбы граф Николай Петрович Шереметев. В 1796 году, после воцарения Павла I, Шереметев переехал в Петербург. Вместе с ним в столицу прибыла Жемчугова. Попытки узаконить совместное проживание успехом не увенчались. Павел отказал Шереметеву в праве обвенчаться со своей бывшей крепостной. Обвенчались тайно. Только с воцарением Александра I разрешение на брак было получено. Но и тут не обошлось без фольклора. Правда, официального. Была придумана легенда, согласно которой происхождение Параши Ковалевой велось от некоего польского шляхтича по фамилии Ковалевский.
Наконец, начали готовиться к свадьбе. Перестраивали родовой дворец на Фонтанке. Пристраивали так называемый Свадебный флигель. Но случилось несчастье. Вскоре после рождения сына Прасковья Ивановна умерла. Граф был в отчаянии. Установил в саду Фонтанного дома, как называли в народе Шереметевский дворец, бюст своей любимой, но жить в Петербурге уже не смог. Вернулся в Москву. Основал знаменитый Странноприимный дом, будто бы в память о своей любимой супруге Жемчуговой.
Прах крепостной актрисы Параши Жемчуговой под фамилией жены графа Н.П. Шереметева Прасковьи Ивановны Шереметевой покоится в Лазаревской усыпальнице Александро-Невской лавры. Мраморный саркофаг над ее могилой выполнен мастером К. Дрейером. А старинные стены Фонтанного дома до сих пор хранят память о своей молодой хозяйке. В саду живы две липы, по преданию посаженные лично Прасковьей Ивановной, хотя на самом деле оба дерева явно более позднего происхождения. И, как утверждают современные обитатели Шереметевского дворца, время от времени в дворцовых покоях можно встретиться с мелькающей тенью бывшей крепостной актрисы, ставшей некогда женой обер-камергера двора его императорского величества графа Шереметева.
Надо сказать, несмотря на то что унизительная профессия лакейского шутовства, призванного потешать монаршие особы, выродилась, традиции древнего языческого искусства скоморошества сохраняются. Атавистические признаки этого явления легко обнаружить в застольном зубоскальстве язвительных пересмешников и в салонном балагурстве завзятых острословов. Их остроумие становится притчей во языцех всего общества, а их шутки превращаются в расхожие анекдоты и меткие афоризмы. Среди шедевров их искрометного творчества встречаются и придуманные ими псевдонимы.
Одним из последних петербургских чудаков был поэт Даниил Хармс, абсурдистские стихи которого сегодня хорошо знакомы читателям. На самом деле Хармс как гениально одаренный поэт был хорошо известен в поэтических кругах Ленинграда еще в 1920-х годах. Он считался бесспорным лидером поэтической группы, называвшей себя «Объединением реального искусства», более известным в истории литературы по знаменитой аббревиатуре ОБЭРИУ Обэриуты объявили себя «творцами не только нового поэтического языка, но и создателями нового ощущения жизни».
Настоящая фамилия Даниила Ивановича Хармса – Ювачев. Псевдоним, если верить фольклору, двадцатилетний поэт образовал не то из английского слова «харм», не то из французского «шарм», что на этих языках значит «очарование». Есть и другая легенда, пытающаяся объяснить этимологию псевдонима Хармса. Как известно из его биографии, Хармс учился в знаменитой немецкой школе при Лютеранской церкви святого Петра – Петершуле. Среди его учителей была некая немка Хармсен. Карликового роста, и к тому же прихрамывавшая на одну ногу, она служила объектом постоянных насмешек безжалостных школяров. Шла Первая мировая война, немцы в ней были противниками России, и Даня Ювачев учительницу просто ненавидел. Прошло время, война закончилась, как и обучение в школе, а фамилия ненавистной немки никак не уходила из памяти. И тогда будто бы он решил превратить ее в собственный псевдоним. Ради мести? На память? Или во искупление детской вины перед несчастной хромоножкой?
