Мистифицировали и другие писатели. Но в богатой истории петербургского литературного псевдонима были две мистификации, которые по своему масштабу и изощренности превзошли все, ранее известное в этой области. Наш очерк был бы неполным без рассказа об этих двух легендарных розыгрышах, блестяще исполненных в Петербурге по всем правилам городского фольклора. Авторами, режиссерами, постановщиками и актерами одной из этих мистификаций были четыре литератора: Алексей Константинович Толстой и три его двоюродных брата: Алексей, Владимир и Александр Михайловичи Жемчужниковы. Коллективным псевдонимом для себя они выбрали: Козьма Прутков.
Любопытно как само рождение, так и эволюция этого бессмертного литературного имени. Впервые совместные творческие опыты четырех авторов появились в «Литературном ералаше» – юмористическом приложении к журналу «Современник» под названием «Досуги Кузьмы Пруткова». Из Кузьмы в Козьму он превратился через много лет, уже после прекращения «своей» литературной деятельности. По одной из версий, Козьмой он стал благодаря появлению в печати сборника реального калужского поэта Козьмы Тиморушина, чьи курьезные стихи были «близки по духу своему» опусам своего тезки Козьмы Пруткова. Был и реальный прототип этого коллективного образа. Им, по общему мнению литературоведов, стал лирический поэт 1830-х годов В.В. Бенедиктов. Впрочем, пародийных стрел вездесущего и безжалостного Козьмы Пруткова не избежали и многие другие поэты, в том числе такие известные, как Хомяков, Щербина, Фет, Полонский. Так что у Козьмы Пруткова не только коллективный «родитель», но и коллективный прообраз.
Из полностью вымышленной биографии Козьмы Пруткова, предпосланной в его первом полном собрании сочинений, известно, что Козьма Петрович Прутков родился 11 апреля 1803 года и в молодости служил в гусарском полку. В 1823 году вышел в отставку и поступил на гражданскую службу в Пробирную палату. Дослужился до должности директора. Публиковаться Козьма Прутков начал в 1850 году, а умер в чине действительного статского советника и в звании директора Пробирной палаты 13 января 1863 года. При этом надо сказать, что если должности директора Пробирной палаты на самом деле никогда не существовало, то название учреждения не выдумано. Такое заведение действительно находилось в составе департамента горных и соляных дел министерства финансов и называлось Санкт-Петербургская и Московская пробирные палаты для испытания и клеймения золота и серебра.
Петербургская Пробирная палата на набережной Екатерининского канала, 51, просуществовала до конца XX столетия и была ликвидирована только в 1980 году. Впрочем, в городском фольклоре «Пробирной палатой» до сих пор называют бывшую Палату мер и весов, а ныне Институт метрологии имени Д.И. Менделеева, что издавна располагается на Московском проспекте, 19. Там и в самом деле ставились пробы, но не на слитках драгоценных металлов, а на бытовых и технических приборах после их очередной проверки и испытаний.
В дополнение к придуманным фактам биографии Козьмы Пруткова можно добавить некоторые сведения из жизни его «родителей». Алексей Толстой был видным лирическим поэтом середины XIX столетия, братья Жемчужниковы также не были лишены поэтического дара, а все вместе эти четверо одаренных молодых людей были яркими представителями «золотой молодежи», салонными остряками, неиссякаемыми балагурами и зубоскалами. Об их проделках говорил весь тогдашний Петербург, каждый раз поражаясь неистощимой фантазии этих «шалунов» и «забавников». Так, Александр Жемчужников однажды ночью, переодевшись в мундир флигель-адъютанта, объехал всех виднейших архитекторов Петербурга с приказанием наутро явиться во дворец «ввиду того, что провалился Исаакиевский собор».
Популярность уникального творческого союза под названием «Козьма Прутков» была так велика, что многие их афоризмы вошли в живую речь: «Смотри в корень»; «Усердие все превозмогает»; «Небо, усеянное звездами, похоже на грудь заслуженного генерала»; «Только в государственной службе познаешь истину» и многие другие. Впоследствии, наряду с плодами их собственного творчества, им приписывали и чужие остроумные афоризмы и высказывания. Известно, что многие публицисты и писатели сознательно вкладывали в уста Козьмы Пруткова собственные мысли, предваряя их расхожим, проверенным и безотказным литературным приемом: «как сказал Козьма Прутков». Известен также и шуточный литературный перевертыш: «Козьма с Прудков», восходящий как к названию одного из исторических районов Петербурга – Прудкам, так и к имени нашего вымышленного героя.
Нарицательным стало не только имя Козьмы Пруткова, но и сама Пробирная палата, где он якобы служил. Достаточно вспомнить характерное восклицание неожиданно появившегося в Черноморском отделении «Геркулеса» незабвенного Остапа Бендера из «Золотого теленка» Ильи Ильфа и Евгения Петрова о «непорядке в пробирной палатке».
Что же касается афоризмов самого Козьмы Пруткова, то их жизнь в повседневном обиходе становилась порой совершенно непредсказуемой. Известно, что после восстановления Зимнего дворца, жестоко пострадавшего в пожаре 1837 года, была изготовлена медаль, текст к которой будто бы предложил сам Николай I. На медали было написано: «Усердие все превозмогает». И трудно поверить в то, что император отдавал себе отчет в том, что это изречение принадлежит бессмертному Козьме Пруткову. Иначе оно вряд ли появилось бы на медали.
Появились в литературе и последователи легендарного Козьмы Пруткова. Чаще всего они выдавали себя за его детей, внуков, а теперь уже и за правнуков. Так что традиция не умирает.
Вторая мистификация была разыграна в Петербурге более чем через пятьдесят лет после первой публикации Козьмы Пруткова и связана с экзотическим именем поэтессы Черубины де Габриак. В 1909 или в 1910 году в редакцию только что основанного литературно-художественного иллюстрированного журнала «Аполлон» пришла никому ранее не известная юная поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева. Она работала преподавательницей младших классов в гимназии, жила на весьма скромную зарплату и была исключительно застенчива. С детства она мучилась комплексами, была стеснительна и считала себя уродом. Она и в самом деле была девушкой довольно некрасивой. Дело усугублялось еще и тем, что юная дурнушка страдала заметной природной хромотой.
Главный редактор «Аполлона» Сергей Маковский слыл известным петербургским эстетом с претензиями на элегантность и аристократизм. Достаточно сказать, что он требовал от сотрудников редакции являться на службу во фраках. Сам Маковский, считавшийся в Петербурге «арбитром вкуса», приходил в редакцию в высоком накрахмаленном воротничке и сверкающих лакированных ботинках. Поговаривали, что его безукоризненный пробор был вытравлен навсегда каким-то специальным парижским средством. Понятно, что вид застенчивой хромоножки, читающей стихи, не вызвал у Маковского воодушевления. К его идеалу поэтессы более подходил образ демонической, недоступной светской красавицы. Стихи он прослушал невнимательно и отверг их.
На этом все могло и закончиться. Но судьбе было угодно другое. На счастье ли, или на беду, но Елизавета была знакома с неистощимым выдумщиком и любителем розыгрышей поэтом Максимилианом Волошиным. Волошин – поэт не петербургский, хотя одно время сотрудничал с «Аполлоном». Его настоящая фамилия Кириенко-Волошин. Он родился в Киеве, жил в Москве, в 1893 году переехал в Крым, поселился в Коктебеле. Там и скончался в 1932 году. Петербург не любил. «Не могу выносить Петербурга, литераторов, литературы, журналов, поэтов, редакций, газет, интриг, честолюбий», – писал он в одном из писем. Петербуржцы отвечали ему тем же. Например, главный редактор журнала Сергей Маковский утверждал, что «среди сотрудников „Аполлона“ он оставался чужим по своему складу мышления, по своему самосознанию».
