Книга Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор, страница 74. Автор книги Наум Синдаловский

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор»

Cтраница 74

Теперь о пословицах и поговорках. Из всего многообразия жанров и видов фольклора этот жанр – самый совершенный. По определению. Он и становится-то фольклором только после приобретения абсолютно лапидарной формы и античной завершенности. А это достигается исключительно в результате длительного хождения, что называется, из уст в уста. Только тогда случайное высказывание становится тем, что мы называем фразеологизмом. Вот почему чаще всего мы не знаем подлинного автора той или иной пословицы, хотя эти авторы есть. Не могут не быть. Тем не менее мы говорим, что «слова народные». Справедливо считается, что для любого автора стать анонимным в фольклоре великая честь.

Но бывают исключения. Они крайне редки, но именно поэтому представляют собой чрезвычайную ценность. В большей степени это касается регионального фольклора, в силу того, что он более конкретен, и тем более петербургского фольклора, которому не так много лет, чтобы запамятовать о своих авторах. Мы знаем некоторые высказывания Петра I, Екатерины II, Пушкина и других петербуржцев, выражения которых приобрели пословичную форму и стали фольклором. В ряду таких славных имен стоит и имя нашего героя.

В середине XIX века между Петербургом и Москвой возникла полемика о роли и значении этих городов в жизни России, о превосходстве друг перед другом, о характерных отличительных особенностях обеих столиц. В основном в разговоре участвовали петербуржцы. Это и понятно. Спор был не столько между двумя конкретными географическими точками, сколько о путях развития страны в целом, о том, кто мы, откуда, куда идем или, точнее, куда надо идти: на восток или на запад. Европа мы? Азия? Евразия? Или вообще нечто иное, особенное, самобытное. Можно сказать, что речь шла о символе веры. Москва и Петербург всего лишь воплощали эти пути. Москва как столица раскольников и старообрядцев олицетворяла ура-патриотическую ветвь этого движения – славянофильство, Петербург как «окно в Европу» – западничество.

Включился в разговор и Гоголь. Свое отношение к диалогу он выразил в «Петербургских записках 1836 года». Они были написаны специально для пушкинского «Современника», с которым Гоголь по приглашению Пушкина сотрудничал. Но опубликованы «Записки» были только во 2-м номере журнала за 1837 год, к сожалению, уже после гибели поэта. В тему нашего очерка не входит подробный разбор гоголевской статьи. Заметим только, что сотрудничество с Пушкиным и работа в его журнале не могли не сказаться на отношении Гоголя к столицам. Восторженность к «новой» сквозит едва ли не в каждом слове. Это заметно даже в тех высказываниях, ради которых мы и обратились к настоящему очерку.

Надо сказать, что публицистический диалог между Северной столицей и Первопрестольной, – а в нем участвовали такие известные литераторы, как Белинский, Добролюбов, Даль и некоторые другие, – оставил после себя немало жемчужин афористичной мысли. И Гоголь исключением не был. Вот только некоторые его высказывания, вошедшие в золотой фонд питерской фразеологии: «Москва женского рода, Петербург – мужского», «В Москве всё невесты, в Петербурге – женихи», «Москва нужна России, для Петербурга нужна Россия», «В Москве литераторы проживаются, в Петербурге наживаются». В связи с последней фразой можно вспомнить, как в одном из писем Белинский сетует: «Мне в Москве нечем жить… мне надо ехать в Петербург». Но Белинский всего лишь сказал, а Гоголь – сформулировал.

Гоголь осторожен. Его формулировки обтекаемы, они не затрагивают всей глубины проблемы. Зачем обижать Москву, если он хорошо помнил, как холодно и недружелюбно встретил его Петербург. Повторимся, что именно здесь он заразился «вирусом самосожжения», отсюда дважды: один раз после уничтожения «Ганца Кюхергартена» и второй раз после первой постановки «Ревизора» и последовавшей затем критики – убегал за границу. А Москва – матушка для всей России. Этот стереотип был настолько укоренен в сознание россиян, что вырваться из его цепких объятий было непросто. Но Гоголю удается. Вольно или невольно, но признание вырывается: «А какая разница между ними двумя! Она еще русская борода, а он уже аккуратный немец». И все здесь с восклицательными знаками, и «немец» здесь – понятие не уничижительное, а напротив – комплиментарное. «Аккуратный немец» для XIX, да и XX века – синоним добротности, солидности, правильности, работоспособности, благополучия. Помните, у Пушкина:

И хлебник, немец аккуратный,
В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васисдас.

То есть рано утром, когда все еще спят, он уже готов предложить свой свежеиспеченный хлеб. В Петербурге немцы в основном селились на Васильевском острове, и до сих пор в фольклоре известен фразеологизм, являющийся символом всех этих положительных качеств: «Василеостровский немец».

Так что, говоря о Петербурге: «Аккуратный немец», Гоголь ставил Северную столицу много выше Первопрестольной с ее бородатыми купцами и толстыми купчихами. Кто мог предположить, что Москва вскоре окажется для Гоголя не матушкой, а мачехой? Но до этого пройдет еще несколько лет.

5

Признаки психического заболевания Гоголя внимательными современниками были замечены рано, почти сразу после приезда его в столицу. В Петербурге из уст в уста передавали странный рассказ о посещении юным Гоголем «добрейшего Жуковского». Едва войдя в гостиную, он обратил внимание на карманные часы с золотой цепочкой, висевшие на стене. «Чьи это часы?» – спросил он. «Мои», – ответил ничего не подозревавший Жуковский. «Ах, это часы Жуковского! Никогда с ними не расстанусь!» И с этими словами Гоголь надел цепочку на шею, а часы положил в карман. Жуковский только развел руками.

А между тем болезнь время от времени давала о себе знать. Стремительные, неожиданные и мало чем объяснимые отъезды Гоголя за границу лишь подтверждали худшие опасения друзей. Как мы уже говорили, опасный рецидив душевного недомогания случился в Италии. А когда в сентябре 1848 года Гоголь окончательно вернулся из-за границы на родину и поселился в Москве, душевный кризис вновь обострился. Среди бела дня ему слышатся голоса давно умерших друзей, зовущих его к себе, а ночью он просыпается от ужаса кошмарных снов.

Если верить фольклору, Гоголь всю жизнь боялся быть похороненным еще до смерти, например во время летаргического сна. Написал «Завещание», в котором умолял остающихся на этом свете: «тела моего не погребать, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться».

В это время при Гоголе почти неотлучно находился его «черный человек», священник Константиновский – протоирей Матфей, которому Гоголь вверил «спасение души своей». В своем стремлении «очистить совесть» Гоголя и подготовить его к «непостыдной кончине» он убеждал писателя в том, что писательский труд – это «дьявольская затея», и настойчиво требовал отказаться от литературного творчества. Но в первую очередь следовало отречься от Пушкина, этого «грешника и язычника», автора богохульной «Гаврилиады». Болезненная и восприимчивая психика измученного душевным недугом Гоголя была уже неспособна устоять против этого натиска. В феврале 1852 года, «будучи во власти мистических видений» и потусторонних голосов, убеждавших, что «он скоро умрет», Гоголь разбудил слугу, велел разжечь камин и сжег рукопись второго тома «Мертвых душ». Весь ужас содеянного он понял только утром, при свете дня, когда прояснилось сознание, он совершил свой ночной поступок «под влиянием злого духа». Но было уже поздно. И тогда, как утверждает фольклор, Гоголь слег в постель и отказался от еды. Через несколько дней писателя не стало.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация