Во многих отношениях сомнительным выглядит и отсутствующий в деле Н—7825 документ (e) — «Постановление» Карташова от 13 сентября. Прежде всего, облик документа не соответствует официальному формату постановлений, который включал в себя имя адресата, номер и официальный заголовок. Для сравнения можно взять постановление об освобождении Ефрема Шатракова, подписанное Шепелевым и контрассигнованное Воскресенским и Прохоренко 14 ноября 1932 года. Оно называется «ПОСТАНОВЛЕНИЕ ПП ОГПУ при СНК СССР ПО УРАЛУ ОБ ОСВОБОЖДЕНИИ ИЗ-ПОД СТРАЖИ И ПРЕКРАЩЕНИИ СУДЕБНОГО ДЕЛА ПРЕСЛЕДОВАНИЯ В ОТНОШЕНИИ Е.А. ШАТРАКОВА» [202]. Кроме того, Карташов не обладал достаточно высоким рангом, чтобы издавать постановления. Самый низший по чину сотрудник, чьи постановления содержатся в деле Н—7825, — это райуполномоченный Быков. Еще существеннее, что орфография и общий вид документа (е) выглядят куда более упорядоченно, чем в рукописных документах, составленных Карташовым, когда он работал в Герасимовке. Наконец, странное впечатление оставляет содержащийся в постановлении список подозреваемых. Он включает в себя Дмитрия, Антона и Ефрема Шатраковых, Химу и Арсения Кулукановых, Арсения Силина, Данилу, Ксению и Сергея Морозовых. При этом утверждается, что убийцы — Данила, Ксения и Сергей Морозовы. Из материалов дела видно: работа Карташова со свидетелями не соответствовала тому, что написано в постановлении. Он не допрашивал ни Шатраковых, ни Кулукановых, ни Силина. Большую часть времени он собирал свидетельские показания и наибольший интерес проявлял к Владимиру Мезюхину, впоследствии освобожденному. Наконец, не существует ни одного документа раннего происхождения, в котором Павел Морозов фигурировал бы как «Павлик».
Из этого следует, что документ (е) — скорее всего подделка. Кто его подделывал — другой вопрос, но эту бумагу, несомненно, сочинили задним числом, чтобы показать, что власти с самого начала придерживались последовательной линии поведения. Ее могли написать даже в начале 1960-х, когда Карташов снова возникает в официальной версии морозовского дела
.
В материалах нет решительно ничего, что позволило бы предположить, будто Карташов и Потупчик играли в этой истории значительную роль. Они — всего лишь мелкие винтики в аппарате ОГПУ, активно занимавшиеся расследованием, пока к делу не подключились сотрудники более высокого уровня. Нет сомнений, что уральские власти использовали в те годы уголовные преступления в политических целях, в том числе и убийства, которые при других обстоятельствах рассматривались бы как совершенные из корысти или в состоянии аффекта. Так, в январе 1931 года одной женщине в Макушинском районе во время пьяной оргии перерезали горло. В отчете ОГПУ эта ужасная история приобрела примечательную подробность: оказалось, что жертва была «колхозницей-активисткой». Кулаки заманили ее на вечеринку, где и отомстили за донос в милицию
. Представляется крайне малоправдоподобным, что колхозница-активистка отправилась выпивать с людьми, угрожавшими ей расправой. Куда более вероятной кажется версия, что власти использовали это бытовое преступление в своих целях и превратили банальное пьяное убийство, совершенное на сексуальной или какой-нибудь другой личной почве, в политическое. Между «творческим переосмыслением» мотивов преступления и его непосредственной организацией есть большая дистанция, непреодолимая как с психологической, так и с практической точки зрения.
У ОГПУ не было нужды организовывать убийство, чтобы использовать его в своих политических целях. Акты насилия в этих краях часто происходили и без его вмешательства. По статистике 1926 года, количество убийств на душу населения на Урале находилось на среднем уровне, а в Западно-Сибирском регионе, лежащем непосредственно к востоку от Тавдинского района, — на очень высоком (1432 убийства на 9 млн. человек). Для сравнения, в намного более населенном центрально-черноземном районе, где проживало более 19,5 млн. человек, в тот же год было совершено 1443 убийства
. Документы по Тавдинскому району не содержат точной статистики преступлений, но позволяют предположить, что по количеству совершенных актов насилия район приближался скорее к сибирским, нежели к уральским показателям.
Пионер-гражданин: так ли это?
Сомнение в правомерности утверждений Дружникова относятся не только к той части его повествования, которая связана с «теорией заговора», но и к другим частям. Например, вопрос о том, был ли Павлик Морозов на самом деле пионером, куда более неоднозначен, чем может показаться на первый взгляд. В 1932 году официального пионерского отряда в деревне не существовало, но Павлу не требовалось состоять в пионерской организации для того, чтобы считать себя пионером или чтобы так считали односельчане. Нельзя проецировать на первое десятилетие существования пионерской организации ситуацию, сложившуюся к 1940-м или даже к середине 1930-х, когда пионерия уже представляла собой организованный монолит со штабами в школах и многоквартирных домах, с Дворцами пионеров, ставшими с 1935 года флагманами движения, с четким ритуалом приема в пионеры, установленным в 1932 году
[258]. В конце 1920-х — начале 1930-х пионерское движение находилось еще в хаотическом состоянии и переживало трудности стихийного роста и столь же стихийного убывания, которое эвфемистически называли «текучкой». Пионерская организация была вынуждена опираться на плохо подготовленные и идеологически сомнительные кадры организаторов, включая бывших скаутских вожатых, так что в ее работе встречались разнообразные проявлениями «волюнтаризма» и «параллелизма»
[259]. Временами слово «пионеры» использовалось расширительно для обозначения членов молодежных агитбригад, создававшихся школьными учителями или другими взрослыми людьми для выполнения вспомогательных задач в различных политических инициациях вроде кампании 1927—1928 годов «за новый быт» (пропаганда основ гигиены и рациональной организации жизни) или сплошной коллективизации в 1931—1932 годах. Как вспоминал писатель Михаил Алексеев, осенью 1931-го такая «агитбригада» была организована в его родной деревне на Волге, и детей — членов этой бригады — отправляли в крестьянские дома агитировать за немедленное вступление в колхоз
.
[260]
