Что-нибудь новое
Правило, выведенное из наблюдений над живой природой: всегда надо искать что-нибудь новое для любви.
(Гусары, молчать. «Что-нибудь» не тождественно «кого-нибудь». Хотя как частный случай, вполне может иметь место. Но и тогда совершенно не обязательно означает, что мы хотим с этим трахаться. Хотя вполне может иметь место и такой поворот – опять же, как частный случай. Один из сотни тысяч, например.)
Это не означает, что следует отказываться от старых любовей (к людям, зверям, занятиям, искусствам и т. п.). Это означает, что следует постоянно растить свое сердце, чтобы в него помещалось все больше и больше новых объектов любви.
«Любовью» называют множество очень разных состояний, зачастую не имеющих вообще ничего общего. Поэтому говорить о любви – занятие неблагодарное, каждый слушатель (читатель) тут же подставляет свое индивидуальное представление о любви, и в большинстве случаев получается полная чушь. Поэтому поясняю: в данном случае я говорю о состоянии сознания, в которое мы приходим, сталкиваясь с объектами и явлениями, выбивающими из нас искры. Разжигающими внутренний огонь, чье горение становится причиной так называемого внутреннего подъема (вдохновения; ай, да как ни назови).
Человек, к сожалению, устроен так, что быстро ко всему привыкает. Поэтому нам нужны все новые и новые высекатели искр. Подойдет что угодно, лишь бы искры летели. Потому что внутренний огонь – это и есть жизнь. Когда он не горит, мы не живем, а существуем. По инерции. Какое-то время. Все вот эти так называемые «возрастные проблемы», которыми запугивают друг друга обыватели – следствие угасания внутреннего огня, который можно разжечь любовью. Ну или медикаментозно, но это, мягко говоря, не очень годный вариант.
Чем дольше живет человек, тем важнее для него ежедневно преодолевать собственную инертность и отправляться в мир на поиски новой любви. В какой-то момент, мне кажется, постоянно обновляющаяся любовь к новым объектам становится основным источником жизненной силы. Если не вообще единственным.
Чтобы консервы не стырили
Так называемый возрастной консерватизм взглядов, который якобы сопутствует так называемой «зрелости», с точки зрения потустороннего наблюдателя, достигшего примерно того же самого так называемого зрелого возраста, выглядит так: я прожил говенную жизнь и скоро сдохну, чего и вам всем желаю.
Не слушайте консерваторов, дети. Они говорят, что это у них от возраста ум отрос, а на самом деле просто благоразумно начали помирать загодя, и теперь им страшно: а вдруг другие как-то выкрутятся? И заранее завидно.
Взрослых вообще надо слушать пореже. И только веселых, которые ни черта не боятся (или хотя бы не всего и не всегда). Такие, есть шанс, действительно знают пару интересных секретов. Ну или просто психи, что тоже не самый плохой вариант.
Ш
Штаны
В детстве у меня (на самом деле, у нас, для подобных игр нужна компания) был Штаб, который мы конспирации ради вслух при посторонних называли «штаны». «Я иду в штаны», «ты уже был в штанах?» «не ходи сегодня в штаны», – все это мы выкрикивали значительно громче, чем требовалось. Чтобы все вокруг слышали наше конспиративное слово и ничего не понимали, а мы видели, как они ничего не понимают, и вовсю наслаждались принадлежностью к узкому кругу посвященных. В детстве подобные ощущения бесценны (да и потом вполне ничего).
Штаб помещался в сарае родителей девочки Лены, которые жили в маленьком двухэтажном доме на две семьи. К дому прилагался участок, на котором они разбили небольшой огород с редиской и зеленым луком. Нам (всем остальным «штабистам») повезло меньше, мы жили в многоквартирных домах. Ну, правда, у нас были чердак и «кочегарка» (котельная, отапливавшая дом), но штаб там не устроишь. А нам позарез был нужен именно штаб. Место уединения.
В сарае было пусто, пыльно и полутемно; у стены стояли грабли и еще какие-то садовые инструменты, на крючке висела условно рабочая, то есть просто очень старая и грязная одежда. Главное достоинство сарая заключалось в том, что там можно было запереться и никого не пускать. Это обстоятельство делало все наши обычные разговоры особенными, не детскими, даже не просто «взрослыми», а как бы разговорами подпольщиков и партизан, образу жизни которых мы все в ту пору отчаянно завидовали, насмотревшись соответствующих кинофильмов: никого не слушаются, имеют тайны, живут как хотят.
Иногда мы приносили в сарай еду из дома, иногда (в сезон) таскали с огорода редиску. Нам было все равно, что есть в штабе, лишь бы есть – взаперти, без взрослых, в узком кругу. Еда придавала нашим посиделкам в штабе дополнительную весомость. Когда люди едят, это уже не игра, а настоящая жизнь.
У сарая однако был недостаток: родители девочки Лены знали, что мы там иногда сидим. Они не возражали, но сам факт, что какие-то взрослые о нас знают, все портил. Из-за их осведомленности мы были (и самое главное, осознавали себя) не настоящими партизанами-подпольщиками, а детьми, играющими в партизан, пусть даже и с едой. А ненастоящего, «понарошку» и «покабудке» в нашей детской жизни и так было достаточно. Поэтому мы долго искали другое место и в конце концов нашли самый настоящий заброшенный двухэтажный дом, стоявший немного на отшибе, почти на самой границе жилого района с забором воинской части. Пустой, зияющий черными оконными проемами, без перекрытий и лестниц, с дырявой крышей – это если смотреть изнутри. А снаружи дом казался почти целым, только стекла выбиты, да крыльцо совсем сгнило. Стены дома были увиты виноградом, очень мелким, но удивительно сладким (значит, дом мы нашли в самом конце лета, а то и в начале осени, – подсказывает мой внутренний юный натуралист). Мои друзья сперва обрадовались находке, но уже на следующий день утратили энтузиазм и решили не устраивать штаб в заброшенном доме. Видимо, для них он оказался чересчур уединенным местом. И только мне – в самый раз.
Меня в этот заброшенный дом тянуло как магнитом, так что в конце концов, он стал моим персональным штабом, индивидуальными «штанами», командным пунктом моей партизанской войны с миром, которому, согласно завету философа Сковороды, полагалось ловить меня понарошку, вполсилы, так, чтобы не поймать.
Он, впрочем, все равно, конечно, поймал. Но потом. И выяснил, что я больно кусаюсь.
Э
Эксперимент
Если подходить к своей жизни как к сложному эксперименту, в котором ты принимаешь участие как минимум в качестве активного лаборанта (возможен карьерный рост), получается максимально эффективно использовать все, что тебе выдали на входе и потом добавляли по пути. Все природные данные, включая самые негодные, все невыносимые обстоятельства, весь т. н. негативный опыт, включая т. н. травмы будут работать на тебя (т. е. на становление и укрепление сознания), если подходить к ним с позиции: интересно, зачем мне выдали именно это, куда его приспособить и как применять? (А не «за что мне бедочке такое наказание», или «о, да я тута у нас избранник богов». Все на самом деле бедочки и одновременно избранники, не о чем париться, важно только, насколько успешно идет работа в лаборатории, как продвигается эксперимент.)
