Так, например, какое-то время назад произошел нашумевший случай, когда вернувшийся охотничий отряд сообщил о неслыханном везении: обнаружена совершенно новая дичь, к ней можно подобраться с луком и стрелами почти вплотную, и она не убегает. Ее можно взять и подстрелить в упор. Вот она. Это была корова, принадлежавшая соседнему племени гереро. Гереро вознегодовали, и между двумя племенами, одно из которых еще не переросло стадию охоты и собирательства, а другое уже занималось скотоводством, вспыхнул конфликт, который затем пришлось улаживать.
Еще один интересный вопрос, связанный с охотой. Кому принадлежит добыча? Как выясняется, вовсе не охотнику, убившему животное, а мастеру, изготовившему стрелу. Добыча принадлежит ему. Но это, в общем-то, чистая формальность, потому что добыча делится на всех, а изготовителю стрелы дается право на самый лакомый кусок. Собственность в племени практически отсутствует. Будучи кочевниками, кунг владеют лишь тем, что можно унести с собой, если не считать кухонной утвари, каких-то предметов одежды, охотничьего снаряжения и прочих подобных вещей, многие из которых находились в общественном пользовании (частная собственность в племени отсутствует). Вождя как такового тоже нет. Зато есть космология, некое верование, активное поощрение мистического опыта, получаемого, как во многих культурах (собственно, во всех культурах, насколько мне известно), как с помощью химических галлюциногенов, так и с помощью определенных действий — танцев, транса и так далее. То есть племя знакомо с различными уровнями сознания, сознательных ощущений. Мистическим переживаниям, галлюцинациям придается большое значение, они не считаются поводом для смеха или бредом слабоумного. Культура кунг — это культура племени, традиционно не испытывающего недостатка в пище. Собираемые женщинами орехи монгонго составляют основу рациона, которую мужчины время от времени дополняют мясными лакомствами.
Интересно сравнить такую культуру с другими, которые, в определенном смысле в силу нашей собственной культурной предвзятости, знакомы нам лучше. В частности, с индейцами хиваро, проживающими на Амазонской низменности. У них — как на этом свете, так и на том — не обходится без впечатляющей иерархии, в которой над каждым всегда стоит кто-то еще и только выше верховного бога-творца нет уже никого. Это народ, который пытает своих врагов, у которого не принято обнимать детей (детей намеренно ожесточают грубым обращением), который нацелен на войны и в обрядах «причащается» не какими-то экзотическими галлюциногенами, а этанолом, обычным этиловым спиртом (обычным для нашего общества, я имею в виду). Соответственно, по всем обозначенным выше параметрам мы видим два диаметрально противоположных взгляда на мир.
И вот эти два мировоззрения — одно с мощной социальной иерархией, другое практически без нее — проходят красной нитью через всю антропологическую литературу. Кроме того, имеется чрезвычайно интересное статистическое исследование американского социолога Джеймса Прескотта на материале проведенного стэнфордским антропологом Робертом Текстором обзора сотен разных сообществ, не обязательно существующих до сих пор. Ключевые характеристики того или иного давно погибшего общества можно почерпнуть, например, у Геродота. Текстор при этом просто создает компиляцию из разных категорий, тогда как Прескотт провел многовариантный анализ, статистическую корреляцию — что с чем связано. В результате и получились, по сути, те два набора параметров, которые я приводил выше. Прескотт видит здесь причинно-следственную взаимосвязь. На его взгляд, принципиальные отличия соотносятся с тем, принято ли в этой культуре обнимать детей и допустимы ли для молодежи добрачные половые сношения. Именно эти параметры он считает ключевыми и приходит к выводу, что все культуры, где детей обнимают, а подросткам позволено вступать в половую связь, обходятся в итоге без выраженной социальной иерархии, и все счастливы. Тогда как те культуры, где обнимать детей мешают некие социальные запреты, а на добрачный подростковый секс наложено строжайшее табу, вырабатывают сильную иерархию доминирования и вязнут в насилии и ненависти.
Конечно, нельзя строить доказательство причинно-следственной связи на статистическом соответствии. С таким же успехом можно доказывать, что все определяет форма религии или что все зависит от вещества, которое используется для таинств, и существует прямая связь между употреблением алкоголя и пытками врагов, угнетением женщин и так далее. Однако эти соответствия показывают по крайней мере, что моделей человеческого бытия существует не менее двух, а может, во много раз больше. Те культуры, которые, насколько мы можем судить, пока не испытали сильного влияния западной техногенной цивилизации, до сих пор разительно отличаются, и причина этого отличия — какими бы ни были остальные причины — наверняка кроется в нас самих.
В принципе, если взглянуть на низших приматов, в некоторых группах обнаружится такая же суровая иерархия доминирования, а в других — нет. И вполне вероятно, что у человека заложены обе модели поведения, то есть в нашем мозге вшита схема, позволяющая без усилий — или с наименьшими усилиями — встроиться в иерархию доминирования. В конце концов, военные структуры во всех странах как-то действуют, отчасти именно благодаря тому, что у нас должна быть некая предрасположенность к встраиванию в иерархию доминирования. В то же время у нас должна быть предрасположенность и к обратному — я для краткости назову эту противоположность демократией. Существовать рука об руку им непросто — это можно наблюдать в любой демократической стране, где имеется военная, кастовая или классовая структура. А теперь, если позволите, перейдем к вопросу происхождения и ранних функций религии. Разумеется, сейчас у нас не найдется свидетелей, присутствовавших при этом сотни тысяч лет назад, так что надежных доказательств в этом вопросе нам ждать неоткуда. Все, на что можно рассчитывать, — та или иная степень вероятности. Однако мне кажется, независимо от того, согласитесь вы с каждым из моих доводов в отдельности или нет, это очень полезный способ взглянуть на истоки религии. И я далеко не первый, кто к нему прибегает. Еще Демокрит в V в. до н.э. говорил:
Древние люди, наблюдая небесные явления, например гром и молнию, перуны и соединения звезд, затмения солнца и луны, были поражены ужасом, полагая, что боги суть виновники этих явлений
[19].
Это так называемый «анимизм», предполагающий, что во всем имеется разумная сила природы. У греков каждому дереву и ручью полагалось свое мелкое божество. Все это блестяще изложил один из предыдущих гиффордских лекторов Джеймс Фрейзер в своей книге «Золотая ветвь»
[20] (The Golden Bough). Если мы верим, что существует бог грома и молнии, и не хотим, чтобы нас этой молнией поразило, мы наверняка постараемся умилостивить данное божество, как-то его умиротворить, объяснить, что, даже если кто-то и заслуживает небесной кары, это не мы. Затем нам необходимо как-то засвидетельствовать свое преклонение, показать, что мы не перечим ему, мы покорны и смиренны. Во многих культурах преклонение принимает организованные обрядовые формы, доходя временами до человеческих жертвоприношений. То есть я настолько почтителен, что готов прикончить самое дорогое, поскольку в этом случае ты уж точно не заподозришь меня в пустословии.
