– Ты снова начинаешь… – Цезарь повернулся спиной к камере, и мы услышали, как тихонько звякнула стеклянная пробка графина, а вслед за этим раздались булькающие звуки. – То, что нас с тобой связывают кровные узы, не означает, что ты имеешь право читать мне морали.
– Ева!
– Можно было бы меня, хотя бы наедине, хотя бы раз в год называть мамой. Нет?
– Ох, ни хрена ж себе! – несдержанно воскликнул Зверёныш, и на него все зашипели, наконец, заметив наше присутствие.
– Привет! – Ферзь помахал нам и виновато улыбнулся. Он почему-то всегда улыбался именно так, словно извинялся перед присутствующими за то, что, в отличие от всего остального мира, умеет думать на десять ходов вперед. – Вот, поставил жучок в курильной комнате, сам не знаю, зачем. Лишний остался, думаю, не тащить же его назад. Ничего?
Ферзь – это Ферзь. Не знаю, что надо сделать, чтобы парень, наконец, понял, какой он гений, и перестал тушеваться.
– Право называться матерью, – тем временем продолжил Цезарь, даже не подозревая о том, что у этой милой семейной сцены появилось сразу несколько свидетелей, – ещё надо заслужить. Припомни, когда ты это сделала? Когда бросила меня у старого козла? Или когда отказалась принять у себя в мой первый день на Яхоне?
– Я тебя не бросала! – воскликнула тонар.
– Нет. Ты просто нарушила закон, я помню. Давай не будем снова лить воду на это колесо.
– Мы должны, – в вечно равнодушном и отстранённо-холодном голосе прозвучала непривычная нежность. – Хотя бы ради малыша.
Цезарь ничего не ответил, а я затаила дыхание, надеясь услышать что-то о Тоське и её беременности, о планах на ребёнка, может, что-нибудь ещё, что приподнимет завесу тайны над моим происхождением.
– Ты сделал очень большую ошибку, когда решил назваться её братом. Если бы не это…
– Да вы сговорились! – мужчина взвился на месте и, подскочив к побледневшей Евангелине, зашипел ей в лицо: – А мне дали такую возможность? Кто виноват, что у Оськи память, как у слона? Я целый год вливал ей в уши, что я её принц, рыцарь на белом коне, возлюбленный, чёрт возьми, жених! А она заладила, как заведённая – братик мой, братик… Да и не до того мне было…
Цезарь устало махнул рукой.
– Не до того, – кивнула тонар, и в её голосе прорезался знакомый лёд. – Да и кровь у девочки, напомни-ка мне, когда себя проявила? В пять лет? В шесть?
– В пять с половиной, – недовольно ответил Цезарь. – Надеюсь, Зимовскому не успела об этом сообщить?
– Не успела, а жаль, – теперь уже Евангелина прогулялась до бара и чем-то там забулькала. – Он-то смог бы оценить, кто перед ним, и поступить с девчонкой правильно, вместо того, чтобы вешать на неё часть семейного хранителя.
– А толку? – Цезарь опустился в кресло и со знакомой картинной трагичностью прикрыл глаза правой рукой.
Я знала, что в такие моменты он любил бросить короткий взгляд в ближайшее зеркало, чтобы убедиться, что его поза выражает достаточную степень усталости. Сегодня опущенные плечи и рука, крепко сжимающая бокал виски, говорили о некоторой обречённости правителя Яхона.
– Что толку в этом хранителе, – повторил Цезарь, – если всё оказалось неправдой? Где обещанное усиление связи? Где непреодолимое желание обладать? Где первобытные инстинкты? Пустота… Не знаю, что там было у Оськи, но за собой я не заметил никаких изменений, хотя искал их очень настойчиво. Я вообще начинаю подозревать, что всё, чему нас учили на уроках этики и взаимоотношений, было вымыслом. С первого дня в школе нам твердили: нет и не может быть ничего более важного, чем найти достойного бессмертия спутника. Непонятно только, почему никто не уточнил, что тот, кого нашел ты, может найти кого-то другого. Сколько раз нам говорили об абсолютной добровольности!? Так, словно кровь может думать и чувствовать, словно это не жидкость, которую по венам неустанно прокачивает сердце, а отдельный организм. Брехня это всё. Нет никакого мифического симбиоза. Есть человек и человек. Сильнейший выживает и берёт от жизни лучшее, а слабакам достаются объедки.
Цезарь повернул голову, и я почувствовала, как сердце испуганно ёкнуло в груди, потому что он смотрел прямо мне в глаза.
– Без паники, – проворчал Ферзь. – Он просто смотрит в зеркало. Я камеру на зеркало прилепил.
– Сколько человек умерло, чтобы у нашего рода появился хранитель, Ева? Ты когда-нибудь думала о цене своего бессмертия?
– Это было давно, – тонар высокомерно глянула на Цезаря, – пусть за это отвечают предки, не мы. Это они ставили кровавые эксперименты…
– А мы радостно пожинаем плоды с взращенных ими деревьев, – мужчина криво ухмыльнулся и достал из кармана синий камень с мой кулак размером. – Мне на самом деле плевать, не буду лицемерить. Сотни, тысячи, миллионы… Всё равно. Меня даже не особо это напрягает, – посмотрел сквозь камушек на свет и пробормотал: – Но если есть возможность избавиться от этого поводка – я от него избавлюсь, чего бы мне это ни стоило. Вот ты говоришь, Зимовский. И у этого дурака был шанс. Правда. Но вместо того, чтобы подождать, он резал Оське пальцы и литрами выкачивал из неё кровь. Не ради удовольствия, не подумай, а всё строго в соответствии с методом Ястребова. Исключительно для ускоренного пробуждения крови… Я презирал его в тот момент, а спустя месяц уже трясся над девчонкой, понимая, что он её никогда не получит. Не отдам.
– Хочешь сказать, что в ней течёт мужская кровь?
– Не мужская, а первоначальная. Как у двенадцати божественных.
– Ты поэтому запретил мне делать анализ? – шёпотом спросила тонар, пока я пыталась разгадать, что могут означать слова «первоначальная кровь». – А я себе всю голову сломала, пытаясь понять, почему ей не нужен саркофаг. Если бы ты сказал…
Цезарь издевательски хмыкнул и посмотрел на свою мать.
– Напомни-ка мне, за что тебя услали в этот райский уголок? Не за то ли, что ты воспользовалась наивностью одного простака и позаимствовала у него несколько литров крови для купленного на чёрном рынке саркофага? Что бы ты сделала, узнав, что за сокровище попало в твои руки?
– Во-первых, он мне сам предложил. Сам. Добровольно, никто этого дурака не заставлял, – вспылила Евангелина. – А во-вторых, я за свои проступки ответила сполна. Ты напрасно судишь всех по себе. Я бы на многое могла открыть тебе глаза…
– Ну-ну, мне очень интересно послушать, – Цезарь медленно поднялся и, сжав кулаки, шагнул к тонар. «Сейчас ударит!» – подумала я и ошиблась. Потому что в следующий момент двери в курильную комнату распахнулись, и мы увидели Палачинского.
– У меня три новости, – произнёс он. – Плохая, очень плохая и хорошая. С какой начать?
– Не паясничай, – рыкнул Цезарь.
– Как скажешь, – лёгкое пожатие плечами. – Радары заметили на орбите имперский флот. Одновременно с этим, из лагеря Стержнева пришло официальное предупреждение: если в течение недели мы не вернем им их ребёнка, то они готовы опустить под воду не только Кирс, но и весь Яхон с прилегающими к нему островами. Мол, срать они хотели на все законы Совета и на советников вместе с ними.
