– Я же говорил, чтобы ты не смела сюда ходить. Чем тебе на полигоне не играется? – сердито спросил он.
– Там нет цветочков, – ответила маленькая мастерица и протянула мальчику свой довольно корявый, надо признать, веночек. – Смотри, что я для тебя сделала.
– Он уродский, – не собираясь щадить нежных девичьих чувств, заявил паренёк и с раздражением воскликнул: – Эй! Только не реви!
– Неправда, он красивы-ы-ый, – несчастно разевая рот, заплакала малышка. – Скажи, что красивый.
Мальчуган вздохнул и присел на корточки перед плачущей девчушкой:
– Ладно, красивый.
– Ты наврал?
– Наврал, – покорно согласился он и склонил голову, чтобы малышка могла возложить своё произведение искусства ему на макушку.
– Врать нехорошо.
– Я знаю… Где ты так измазалась вся? Мне старая ведьма голову оторвёт, – он достал из кармана не самый свежий носовой платок и попытался оттереть цветочный сок и пыльцу хотя бы от личика малышки.
– Ты красивый, – сообщила она, стоически терпя его не самые нежные прикосновения.
– Ты уже говорила… И платье всё измазала… Кто его стирать будет, как ты думаешь?
– Я вырасту и женюсь на тебе.
– Это я женюсь, а ты замуж выйдешь.
– Правда?
– Нет, – мальчишка поднялся и дёрнул девочку за руку, поднимая и её тоже. – Пойдём домой, растрёпа.
– Я не растрёпа.
– Растрёпа-растрёпа! – рассмеялся мальчик. – Мой персональный маленький растрёпанный воробей. Иди сюда.
Без какого-либо труда он забросил её себе за спину и, улыбаясь звонкому смеху, побежал по полю в сторону леса.
Это был самый замечательный сон из всех, которые мне когда-либо приходилось видеть. Тёплый и сладкий, как мёд. Так что, нечего и удивляться, что проснулась я глубоко за полдень. Назевалась вволю, наслаждаясь приятной, ленивой ломотой во всём теле, а потом всё-таки выбралась из-под одеяла и нехотя вышла из комнаты, раздумывая сразу над несколькими насущными проблемами: где раздобыть еды – есть хотелось зверски – и с чего начать беседу с Лёшкой.
Стараясь оттянуть неизбежно неприятный разговор, я посетила комнату раздумий, долго плескала в лицо холодной водой в общей умывальне, и только после этого направилась к себе.
Позже я много раз упрекала себя, кляла за медлительность и задавалась вопросом, сложилось ли бы всё иначе, не медли я тогда. Случилось бы то, что случилось, не останься я тем утром у Севера? Арсений требовал, чтобы я прекращала рефлексировать и не искала своей вины там, где её нет, но я искала. И, что самое печальное, находила.
Впрочем, обо всём по порядку. Тот человек, который придумал выражение «улыбка сползла с лица», несомненно, был гением. То, что улыбка именно сползает, а не уходит, не сбегает и не даёт стрекача, я поняла в тот момент, когда толкнула дверь в нашу с Лёшкой комнату. Ну или, наверное, правильнее будет сказать, в помещение, которое ею когда-то было.
Несколько лет назад, когда Сашке пришла в голову гениальная идея, на свет родился проект «Стоп нищета». Он возил меня на окраины Кирса, чтобы сделать картинку, как он это называл «Цезарь и цесаревна протягивают руку помощи». Нищие жили в жутких условиях. Я, откровенно говоря, вообще не представляла, как так можно жить. В тот момент мне казалось, что смерть – прекрасная альтернатива такому существованию. Всюду была грязь, обрывки одежды, какие-то лоскуты, помои… и запах. Ни с чем не сравнимый, невыносимый до рези в глазах. Аромат немытых тел и аммиака.
В нашей комнате неприятных запахов не было, но все остальное… Я не могла понять: это кто-то делал обыск или просто крушил всё в приступе ярости. Потому что непонятно, зачем иначе было вырывать страницы из книг или выливать из банок йогурт. Кому понадобилось резать на лоскуты мою немногочисленную одежду и…
– Лёшка! – я схватилась рукой за сердце.
В комнате моей названной сестры не было. Я старалась не думать о том, что она могла пострадать от столкновения с тем безумцем, который устроил здесь всё это.
– Она, конечно же, у Полины Ивановны, – пробормотала я вслух. – Ведь я просила же её пожить там до моего возвращения. Просила же?
До заветного вагончика я добралась в кратчайшие сроки.
Полина Ивановна сидела в своём излюбленном кресле, сигарета привычно висела, прилипнув к уголку губ, на коленях вязание. Женщина бросила на меня один короткий взгляд и сразу потянулась за ружьём.
– Что она сделала?
Я заплакала. Почему-то до последнего верилось – кого я обманываю? Не верилось ни на секунду! – что всё обойдётся. Но если даже тётя Поля только по одному моему виду догадалась, что проблемы не у меня, а у Лёшки, то, наверное, пора начинать бояться.
– Я не зна-а-а-ю! – всхлипнула я. – У нас комнату разгромили.
Женщина кивнула и со скрипом поднялась на ноги.
– Не реви. В лес она убежала. Минут двадцать назад. Наладонником пискнула, свисток намазала и умчалась.
От вагончика до леса было метров сто, которые я преодолела в рекордно короткие сроки. Северов точно бы мной гордился и, наверное, стань он свидетелем этого забега, перестал бы гонять меня по полосе препятствий.
– Лёшка! – прокричала я, влетая в небольшой парк, романтично именуемый местными жителями Лесом Самоубийц. – Лёшка!
Где-то за спиной хрипела Полина Ивановна и костерила Алевтину на чём свет стоит.
– Лёшка! – снова бесполезно позвала я. – Отзовись, зараза!
Где-то слева хрустнула ветка, и послышался то ли вскрик, то ли стон.
Не помню, как продиралась напролом через кусты, из воспоминаний только разбухшее в основании горла сердце, которое колотится так, словно их у меня два. Тук. Тук-тук. Тук. Тук-тук. Ту…
Она была там. В порванных на колене джинсах и старых кедах. Я пошатнулась, неотрывно глядя, как крутится вокруг своей оси её маленькое худенькое тело. Во рту стало горько. Я даже кричать от ужаса не могла.
Нет. Это было не так, как в том моём сне. Не было ночной мглы. И лес не пугал меня странными звуками.
«Я проснусь. Пожалуйста, пусть я проснусь сейчас», – подумала я и зажмурилась, чтобы не видеть этих висящих над землей ног. А затем я услышала щелчок взводимого курка, и поющую птичьими голосами тишину Леса Самоубийц разрезал звук выстрела.
Не сразу сообразила, что стреляла Полина Ивановна, и что стреляла она не в меня, а в верёвку. Лёшка с мёртвым стуком упала на землю, а я, даже не пытаясь вытереть слёз, бросилась к ней, прижалась ухом к худенькой грудной клетке.
– Не будь дурой, – прокричала издалека Полина Ивановна. – Я даже отсюда вижу, что она умерла.
Я судорожно вздохнула, а женщина добавила:
– В некотором роде. Неси её в мой вагон. И если ты хочешь, чтобы маленькая засранка и дальше доставала нас своим невоспитанным присутствием, неси очень и очень быстро.
