Я быстро обулась и шагнула за ним. Внутри всё дрожало. Удивительная смесь ярости, разочарования, злости, страха и беспокойства. Гремучая смесь, которая ворочалась где-то под сердцем и требовала выхода. Хотелось покончить со всем как можно быстрее, запереться в своей комнате и поплакать. Сегодня я потеряла сестру, друга и надежду, зато нашла брата, которого не искала. Может, достаточно для одного раза?
Но Цезарь, видимо, решил, что не достаточно, поэтому на лестнице взял мою руку и положил её на свой согнутый локоть, когда же я дёрнулась, стараясь вырваться, напомнил:
– Точно по-хорошему?
Ненавижу. Я вдруг поняла, что я ненавижу его до тошноты.
– Умничка, – Сашка правильно оценил молчание и погладил кончики моих пальцев. – И улыбнись уже, наконец, я тебя не на казнь веду, а домой.
А затем наклонился ко мне близко и, почти касаясь носом напряжённой шеи:
– Я так скучал! А ты?
Раздвигаю губы в холодном оскале и получаю ещё один одобрительный кивок, а затем мы выходим из общежития, и я с ужасом понимаю, что проклятый Цезарь велел согнать сюда весь Детский корпус.
Они выстроились в две шеренги, создавая для нас живой коридор – от двери до Облезлой площади, на которой стоит сверхскоростной бронированный фоб. И все глаза обращены в мою сторону. Я скольжу взглядом по морю лиц, пытаясь отыскать одно, желая заглянуть в чёрные, как горький кофе глаза, чтобы узнать правду. И я вижу его у флагштока, он необычно бледен, взъерошен и зол, его губы что-то шепчут, но я не могу разобрать что. А затем я вдруг оказываюсь в вакууме, легкие сжимаются от недостатка кислорода, а глаза наливаются горькими слезами. Поворачиваю перекошенное улыбающееся лицо к Сашке и шепчу, пытаясь выдрать свою руку из его крепкого захвата:
– Мне надо… я… пожалуйста.
Но он только сжимает мои пальцы, до боли, до хруста, до светящихся точек перед глазами. Из последних сил цепляясь за реальность, я продолжаю улыбаться. Я выдержу, до фоба осталось метров десять, не больше.
Это были самые длинные десять метров в моей жизни.
Это были самые медленные десять метров в моей жизни.
Это были самые болезненные, раздирающие душу на части десять метров, но я всё-таки смогла их преодолеть с гордо поднятой головой и улыбкой на устах. Ничего не видя, ничего не слыша, ничего не чувствуя, кроме щемящей боли в сердце.
Не знаю, как долго это продолжалось, но когда я пришла в себя, мы были уже в воздухе. Я сидела в кресле, слепо глядя в окно, а Сашка стоял на коленях возле меня и непрестанно целовал мои руки:
– Прости, прости меня, Лялечка! Я не хотел делать тебе больно! Просто не надо было пытаться вырваться при всех. Прости меня, хорошая моя, самая красивая, самая… я спать не могу, когда мы в ссоре… Прости…
Я опустила взгляд, отстранённо замечая, что левая рука всё ещё синяя и опухшая, хотя регенерация уже началась, потому что боли я не чувствовала, и прохрипела:
– Нет.
Сашка не смог удержать облегчённого выдоха. Видимо, я его здорово напугала своим коматозным состоянием.
– Что, милая?
– Не прощу. Уйди, пожалуйста, меня тошнит.
Он побледнел.
– Что?
– Меня от тебя тошнит, – произнесла я, сложила руки на коленях и отвернулась к окну.
– Оля! – я слышу в голосе звенящие горькие нотки, но мне всё равно, мне на самом деле всё равно.
– Мне надо в туалет. Можно?
– Оля! – отчаяние в чистом виде. Надо же, а я и не знала, что он способен на такие глубокие чувства. – Ты не должна об этом спрашивать!
В абсолютной тишине я поднялась и прошла до небольшой дверцы в другой части салона. О да, Цезарь предпочитает путешествовать в комфорте. Мобильные платформы – это не для него. Я закрыла дверь и, зажмурившись, бессильно прижалась лбом к тёплому пластику.
Сейчас я тоже не стану реветь. На это нет времени.
Решительно стерев усталость с лица и загнав поглубже ужасающее чувство голода, я придирчивым взглядом осмотрела кабинку, опустила крышку унитаза и достала из сумочки Лёшкин наладонник. Чересчур доверчивая, не по возрасту наивная, глупая Кучеряшка, пусть только с тобой всё будет в порядке! Я качнула головой, отгоняя грустные мысли – и без того хватает проблем, не буду сейчас думать об Алевтине, всё равно помочь я ничем не могу, а тётя Поля сделает всё возможное, если в этой ситуации вообще возможно что-то сделать. Я никогда не верила в чудеса, а воскрешение из мёртвых – разве это не самое что ни на есть чудо? Нет, не буду думать, не буду верить. Пусть Лёшкино возвращение из мира мёртвых станет для меня сюрпризом.
Сейчас мне надо думать о себе. Я открыла список контактов и тяжело вздохнула: Книга лиц моей названной сестры вмещала в себя, наверное, каждого жителя Детского корпуса, а уж глава-то нашей Фамилии там просто обязан был быть.
Две минуты ушло на то, чтобы рассказать Арсению о том, что случилось утром, как я нашла наладонник и о своих подозрениях в адрес Котика, не больше, а потом в дверь решительно постучали.
– Лялечка, с тобой всё в порядке?
– Насколько это возможно в данной ситуации.
– Тебе нужна помощь? – дверная ручка дёрнулась несколько раз. – Зачем ты заперлась?
– Затем, – негромко проворчала я, опуская взгляд к наладоннику. – Мне от тебя ничего не нужно.
– Открой!
Я спрятала наладонник в сумочку и, ополоснув лицо, повернула кнопочку замка.
– Впредь чтобы не смела от меня запираться! – заорал Цезарь, стоило только двери приоткрыться.
– Боишься, что наложу на себя руки? – ухмыльнулась я. – Не бойся. Пока это в мои планы не входит.
– Ты злишься, – Сашка вздохнул и огляделся по сторонам, словно пытался найти выход из ситуации, в которую сам же нас и загнал. – Давай всё обсудим, как раньше.
Смотреть на него было неприятно, поэтому я опустилась в кресло и, отвернувшись к окну, произнесла:
– Как раньше уже не будет никогда.
– Значит, вот так, да? – движение воздуха за моей спиной сообщило о том, что Цезарь сел рядом. – Я честно дал тебе возможность сделать вид, что ничего не было, но тебя, очевидно, не устраивает такое положение вещей.
– Не после того, как вы с твоими друзьями насиловали Тоську, – я нервно дёрнула плечом, когда он попытался меня погладить.
– Тоську, – рассмеялся, заставив меня скрипнуть зубами, потому что я ничего смешного в этом не видела. – Ты ничего не понимаешь.
– Пусть так, – я посмотрела ему в глаза и повторила: – Пусть я не понимаю. Пусть не знаю чего-то. Но даже если ты нам с ней не родной брат, даже если инцеста не было, всё это мерзко и подло! Она же как ребёнок. Наивная, доверчивая, а вы…
– Во-первых, она не ребёнок, – перебил меня Сашка. – А во-вторых, никакого насилия не было. Это не то, из-за чего тебе стоит волноваться.
