– Вы не смеете, – проскрипела я, – не смеете так о ней говорить. Она моя сестра! И я за неё… я кого угодно…
– Слова-слова, – женщина громко вздохнула. – Детская наивность, как я и говорила. О том, как вы меня ненавидите, поговорим в другой раз. Сегодня эта беседа не входит в мои планы.
Это было месяц назад. И тогда я ещё не знала о том, каким именно образом тонар Евангелина собирается добиться моего положительного ответа. После разговоров о свойствах крови я ожидала, что мне назначат какие-нибудь «витамины» или будут колоть что-нибудь, подавляющее волю. И я готова была сражаться, сопротивляться до последней капли крови… Но тонар быстро развеяла мои подозрения, сообщив, что ничего из перечисленного на таких, как мы, не влияет.
Таких, как мы.
Нет, такое деление было не для меня. Я не готова была провести границу между собой и всем остальным несовершенным миром. И не только потому, что к этому несовершенству я должна была причислить всех своих друзей. Несовершенству, как Тоська, как Лёшка, как Север.
– Вы снова меня не слушаете! – Евангелина встала из-за стола и подошла к окну, чтобы закрыть его, а я, воспользовавшись тем, что она смотрит в другую сторону, яростно почесала раздражение на шее. Кто бы мог подумать. У такого совершенства, как я, оказывается, аллергия на кожу. – А я ведь не шучу. Мы с вами над вашим нежеланием открыть глаза на реальное устройство мира работаем не один день…
Не один. Двадцать девять дней ежечасного промывания мозгов, двадцать девять попыток погрузить меня в гипнотический сон. Двадцать девять раз я вынуждена была произнести:
– Нет! И даже теперь я не выйду за него замуж.
Откровенно говоря, за этот месяц я так и не поняла, в чём была оригинальность метода Евангелины. Почему от других пансионерок она добивалась положительного ответа? Фотографиями счастливых невест были увешаны все стены в коридорах первого этажа.
Жуть какая-то!
Я громко вздохнула и ещё раз почесала пятно под бархоткой. К счастью, оно было достаточно маленьким, поэтому пока его удавалось скрывать от наставницы. Боюсь, узнай она об этом моём недомогании, отвертеться от посещения врача не удалось бы. А интуиция кричала пожарной сиреной, что этого допускать нельзя ни в коем случае.
– Зачем тянуть? Предлагаю с завтрашнего дня начать атаку крови… Ваш опекун на это не давал своего разрешения, но, как говорится, то о чём Цезарь не узнает, ему и не навредит.
Женщина хмыкнула.
– Ему нужен результат, и он его получит. Ещё и спасибо скажет… Это что такое? – Госпожа Метелица замерла у наполовину закрытого окна, что-то увидев снаружи. – Кто позволил?.. Боюсь, Ольга, я вынуждена перенести наш разговор на более позднее время.
Я проследила за взглядом Евангелины, и едва смогла сдержать радостный вскрик.
Этот бюст я не перепутала бы ни с чьим другим никогда. Даже в темноте (а сейчас светило яркое солнце), даже через сто тысяч лет, потому что этот бюст был самым выдающимся из всех, какие мне доводилось когда-либо видеть.
– Это какой-то кошмар, – пробормотала Евангелина, когда мы подошли к воротам.
Нет, меня, конечно, сюда никто не звал, но прямого запрета озвучено не было, поэтому я не стала бороться с собственным любопытством и радостным нетерпением, и в данный момент, улыбаясь во все тридцать два зуба, рассматривала красное в белые сердечки платье с по-игривому пышной, короткой юбкой.
– Что здесь происходит?
А происходило здесь следующее: Зверёныш резвился, во всю заигрывая со всей моей личной охраной, которая по случаю такого веселья толпой собралась у главных ворот. По ту сторону от меня. А жаль, что не по эту. Я бы не побоялась карцера и выцарапала бы Котику его наглые глазенки за всё, что он мне сделал.
Прямо сейчас, правда, Котик меня не видел. Прямо сейчас он пускал слюни на Зверскую грудь, и я довольно улыбнулась, представив себе, какая у него рожа будет, когда он узнает, кто под этим бюстом скрывается на самом деле.
– Что здесь происходит? – полюбопытствовала тонар Евангелина, и новоприбывшая девица испуганно выронила белоснежную перчатку, страдальчески воскликнув.
Моя личная охрана во главе с Котиком стремглав бросились эту самую перчатку поднимать, а когда сбежавшая часть гардероба была возвращена владелице, повторила:
– Вы такая строгая, у меня чуть разрыв сердца не случился, – оглянулась на поблескивающий зеркальным стеклом фоб и позвала:
– Гайчик, ну где же ты? Меня тут без тебя не хотят пускать!..
Однако. Призрачная надежда на скорое спасение, которая возникла где-то в районе моего солнечного плетения в тот момент, как я опознала грудь под красным атласным платьем, начала принимать какие-то более реальные формы.
Гай Юлианович с лицом, идеально попадающим в тон платья своей спутницы, выбрался из транспортного средства и с видом несчастным, но решительным, подошёл к воротам.
– Прошу прощения, что мы без предупреждения, – пролепетал он. – Но если Таечке что-то пришло в голову, то отговорить её невозможно… Так что, уважаемая тонар, на вас вся надежда…
Тонар Евангелина окинула названную Таечку долгим пронизывающим взглядом, затем наклонила к плечу голову, словно уже приняла решение, но пока ещё сомневалась в его верности, посмотрела на меня, на Зверёныша, на полковника…
– Очень интересно… – произнесла нараспев, а моё сердце пропустило удар. – А главное, как своевременно! Я жду вас у мужского входа… Проводите кто-нибудь достойного человека к нужным воротам!
И когда двое из моей охраны рванули исполнять приказание, уточнила:
– А ваша спутница может войти здесь… Ольга, вы покажете нашей гостье парк, пока мы будем решать все финансовые вопросы?
Я кивнула и со всем возможным равнодушием и холодностью пожала плечами.
– Можно подумать, вы позволите мне отказаться…
Тонар снисходительно улыбнулась.
– Похвальное смирение и понимание ситуации. Я найду вас в беседке у Зеркального пруда. Ступайте.
Таечка впорхнула в открытую для неё калитку, которая находилась сбоку от главных ворот и, радостно улыбаясь, помчалась в мою сторону. Мне стоило огромного труда, чтобы не сорваться с места с распростертыми объятиями, и удержало меня от этого не опасение, что Госпожа Метелица может заподозрить что-то нездоровое в таком проявлении эмоций, а грустный, какой-то даже больной взгляд Котика.
С того нашего столкновения в Правительственном госпитале мы ни разу не пересекались даже взглядами, а теперь он смотрел на меня с жадностью и страданием. Так путник смотрел бы на колодец в пустыне, не зная, реальность это или мираж: с надеждой и страхом.
Я первой прервала зрительный контакт, без сожаления и жалости. Не знаю, виновен ли Котик в случившемся с Лёшкой, не знаю, он ли сдал меня Цезарю, но то, что он согласился выступать в роли моего персонального тюремщика, автоматически вычеркивало парня из моих друзей и жизни. Он просто умер для меня.
