Иван Давыдович. Сегодня в половине третьего вы были у меня в институте. Куда вы отправились потом?
Феликс. А кто вы, собственно, такие? Почему я должен…
Иван Давыдович. Потому что. Вы обратили внимание, что сегодня вы трижды только случайно остались в живых?.. Ну, вот хотя бы это. (Он берет двумя пальцами страшное шило за кончик лезвия и покачивает перед глазами Феликса.) Два сантиметра правее – и конец! Поэтому я буду спрашивать, а вы будете отвечать на мои вопросы. Добровольно и абсолютно честно. Договорились?
Феликс молчит. Он сломлен.
Иван Давыдович. Итак, куда вы отправились от меня? Только не лгать!
Феликс. В дом культуры. Железнодорожников.
Иван Давыдович. Зачем?
Феликс. Я там выступал. Перед читателями. Вот гражданин может подтвердить. Он меня видел.
Клетчатый. Правильно. Не врет.
Иван Давыдович. Кто была та полная женщина в очках?
Феликс. Какая женщина?.. А, в очках. Это Марья Леонидовна! Она зав. библиотекой.
Иван Давыдович. Что вы ей рассказывали?
Феликс. Я? Ей?
Иван Давыдович. Вы. Ей.
Клетчатый. Рассказывал, рассказывал! Минут двадцать у нее в кабинете просидел.
Феликс. Что значит – просидел? Ну, просидел. Она мне путевку заверяла. Договаривались о следующем выступлении. Она меня просила в район выехать. И ничего я ей не рассказывал! Что за подозрения? Скорее уж это она мне рассказывала.
Иван Давыдович. Итак, она заверила вам путевку. Куда вы отправились дальше?
Феликс. На курсы! Наташа, скажи ему!
Наташа. Феликс Александрович, ты не волнуйся. Ты просто рассказывай все, как было, и ничего тебе не будет.
Феликс. Да я и так рассказываю все, как было.
Иван Давыдович. Кого еще из знакомых вы встретили на курсах?
Феликс. Ну, кого… (Он очень старается.) Этого… ну, Валентина, инженера, из филиала, не знаю, как его фамилия. Потом этого, как его. Ну, такой мордастенький.
Иван Давыдович. И о чем вы с ними говорили?
Феликс. Ни о чем я с ними не говорил. Я сразу прошел к Наташе… к Наталье Петровне.
Иван Давыдович. Потом вы оказались в ресторане. Зачем?
Феликс. Как это – зачем? Поесть! Я же целый день не ел. Между прочим, из-за этого вашего Курдюкова!
Иван Давыдович. А почему вас там дожидался Романюк?
Феликс. Он заказал мне статью. О морально-нравственном потенциале. О смысле жизни современного человека. Вот я ее пишу, вот она!
Иван Давыдович. А зачем вам понадобилось рассказывать ему про Курдюкова?
Феликс. Про Курдюкова?
Иван Давыдович. Да! Про Курдюкова!
Феликс. Ничего я ему не рассказывал про Курдюкова! С какой стати?
Павел Павлович. Ну как же не рассказывали? Только и слышно было: Курдюков, Курдюков.
Произнеся эти слова, Павел Павлович поднимается, секунду смотрит на телефон, выдергивает телефонный шнур из розетки и снимает аппарат со столика на пол. Затем произносит: «Эхе-хе…» и направляется к двери на кухню.
Иван Давыдович (раздраженно). Павел… э… Павлович! Я не понимаю, неужели вы не можете десять минут подождать?
Павел Павлович (приостановившись на мгновение в дверях). А зачем, собственно, ждать? (Издевательским тоном.) Курдюков, Курдюков.
Он скрывается на кухне, и оттуда сейчас же доносится лязг посуды.
Феликс (нервно кричит ему вслед). Не было этого! Может быть, и упоминали мы его один или два раза. С какой стати? (Ивану Давыдовичу.) А если бы даже я ему и рассказал? Что тут такого?..
Иван Давыдович. Значит, вы все-таки рассказали ему про Курдюкова.
Феликс. Да не рассказывал я! Скорее это уж Романюк мне о нем рассказывал! Как Курдюков свои стишки пишет, и все такое. А я про Курдюкова только и сказал, что он отравился и я еду к нему в больницу. И все. И больше ничего.
Иван Давыдович. А о том, что Курдюков послал вас ко мне?
Феликс. Да господи! Да конечно – нет! Да ни единого слова!
Наступает внезапная тишина. Феликс обнаруживает, что все с жадным вниманием смотрят на него. В тишине отчетливо слышно, как Павел Павлович на кухне чем-то побрякивает и напевает неопределенный мотивчик.
Иван Давыдович (вкрадчиво). То есть вы уже тогда поняли, о чем можно говорить, а о чем нельзя?
Феликс молчит. Глаза его растерянно бегают.
Иван Давыдович. Феликс Александрович, будет лучше всего, если вы сами, без нашего давления, добровольно и честно расскажете нам: с кем вы сегодня говорили о Курдюкове, что именно говорили и зачем вы это делали. Я очень советую вам быть откровенным.
Феликс. Да господи! Да разве я скрываю? С кем я говорил о Курдюкове? Пожалуйста. С кем я говорил… Да ни с кем я не говорил! Только с одним Романюком и говорил. Да, конечно! С женой Курдюкова говорил, с Зоей!.. Она мне сказала, чтобы я поехал к нему в больницу, и я поехал. И все. Все! Больше ни с кем!
На кухне снова слышится звон посуды, и в кабинете появляется Павел Павлович. На нем кухонный фартук, в одной руке он держит шипящую сковородку, в другой – деревянную подставку для нее.
Павел Павлович. Прошу прощения. Не обращайте внимания. Я у вас, Феликс Александрович, давешнюю ветчину там слегка… Вы уж не обессудьте.
Феликс (растерянно). Да ради бога. Конечно!
Иван Давыдович (раздраженно). Давайте не будем отвлекаться! Продолжайте, Феликс Александрович!
Но Феликс не может продолжать. Он с испугом и изумлением следит за действиями Павла Павловича. Павел Павлович ставит сковородку на журнальный столик и, нависнувши над нею своим большим благородным носом, извлекает из нагрудного кармана фрака черный плоский футляр. Открыв этот футляр, он некоторое время водит над ним указательным пальцем, произносит как бы в нерешительности: «Гм!» и вынимает из футляра тонкую серебристую трубочку.
Клетчатый (бормочет). Смотреть страшно.
Павел Павлович аккуратно отвинчивает колпачок и принимается капать из трубочки в яичницу – на каждый желток по капле.
Наташа. Какой странный запах. Вы уверены, что это съедобно?
Павел Павлович. Это, душа моя, «ухэ-тхо»… в буквальном переводе – «желчь водяного». Этому составу, деточка, восемь веков.
