В полном остолбенении Малянов прошел по квартире, заглядывая во все углы. Никого и ничего. И все прибрано, вычищено, вылизано – ни пылинки в доме. И только в ванной на бельевой веревочке сиротливо покачивались на сквознячке розовый лифчик и розовые же трусики.
– Нет, отцы, это чушь какая-то, – громко сказал Малянов.
Медленно, шаркая ступнями по полу, он вернулся в свой кабинет, присел было за стол, но тут же сорвался в прихожую, схватил с вешалки пиджак, обшарил карманы, вытащил бумажник, несколько скомканных кредиток, оглядел все это со стыдливым изумлением и сунул обратно.
– Все равно, – сказал он громко. – Тут что-то не то. Что-то тут, отцы мои, не получается.
Он вернулся в кабинет, снова набрал номер Вечеровского, снова оказалось занято. Он бросил трубку, рассеянно взял несколько листочков из папки, пробежал их глазами, нашарил в столе фломастер и старательно вычеркнул из рукописи очередное «легко видеть, что…».
И в этот момент в кухне звякнула ложечка.
Малянов вздрогнул и уронил листки.
В кухне кто-то был. Кто-то двигался там – шаркнули подошвы, снова брякнул металл о стекло, чиркнула спичка. Малянов слез с края стола и осторожно двинулся в направлении кухни.
Там спиною к Малянову стоял теперь низкорослый странный человек. Он колдовал с чайником над газовой плитой и, когда повернулся к Малянову, в одной руке держал заварочный чайник, в другой – распечатанную пачку чая.
Это был огненно-рыжий горбун в душном черном костюме. Сорочка под пиджаком у него была тоже черная, а галстук белый. И лицо белое, длинное, а борода клином, рыжая и ухоженная.
Малянов только рот раскрыл, чтобы рявкнуть: «Кто вы такой, черт вас побери совсем!», как горбун быстро заговорил:
– Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич. Меня зовут Губарь, Захар Захарович Губарь. Нет-нет, меня не Лидия сюда к вам пустила, нет, ее уже не было здесь. Я сам зашел, ибо дверь была настежь. Нет-нет, это вам показалось только, что кухня пуста, я вот тут стоял, видите? А вы заглянули и сразу же ушли. Вот я и решил, покуда вы звоните Филиппу Павловичу, дай-ка я чайку заварю. Но Снеговой, а? Какой кошмар! Тут уж поневоле голова кругом пойдет и всякое начнет мерещиться. Но нельзя, нельзя, Дмитрий Алексеевич! Нельзя! Поддаваться никак нельзя, крепиться надо, держаться. Да вы садитесь, садитесь, я уж у вас тут успел разобраться, где что, и вас обслужу по первому разряду, и себя не забуду, правильно?
Он говорил быстро, весело, но в то же время как бы и с приличествующей печалью, он отвечал на незаданные вопросы Малянова и упреждал его инстинктивные действия. И стоило Малянову подумать (с некоторым испугом): «Губарь?.. Это ведь Снеговой что-то там говорил о Губаре…», как горбун уже подхватывал:
– Губарь, Губарь моя фамилия. И Снеговой вас именно обо мне спрашивал, мы с ним были знакомы… познакомились в свое время.
Какая-то неприятно угрожающая интонация прорвалась у горбуна в последней фразе, но он тут же спохватился:
– А вот и чаек! Прошу вас, Дмитрий Алексеевич. Сейчас, сейчас я все вам расскажу, зачем я у вас оказался, и почему, и с какой целью. Тогда вы сами убедитесь, Дмитрий Алексеевич, насколько все это серьезно и важно.
Малянов молча принял свою любимую чашку – большую цветастую – и отпил из нее. Ему по-прежнему не удавалось вставить ни одного слова, но ответы на большинство своих вопросов он уже получил.
– Знаю, Дмитрий Алексеевич, – продолжал между тем горбун, орудуя чайником, – сам знаю – странно. Все странно. И мое появление тут странно, и мое поведение, и сами слова, коими я ваши вопросы заглушаю. Однако же – терпение. Терпение, Дмитрий Алексеевич, и скоро все разъяснится. Ситуация складывается не совсем обычная, вот почему так странно все и необычно.
В паузах горбун не забывал отхлебнуть чайку. Он и чай даже пил не как все. Редко кто пьет сейчас чай так – из блюдца, поставив его на растопыренные пальцы, с шумом и подсасыванием, через кусочек рафинада.
– Нам с вами надобно разрешить всего лишь одну проблему, Дмитрий Алексеевич, но проблема эта… как бы это выразиться… мучительная проблема, Дмитрий Алексеевич. И для меня мучительная, и в особенности для вас. А для начала позвольте вопросик, всего один: над чем вы сейчас работаете?
Вопрос этот показался Малянову не менее странным и неуместным, чем все прочее. Он представить себе не мог, что, собственно, понадобилось этому удивительному горбуну в его, Малянова, доме. Скорее всего, что-то связанное с исчезновением Лидочки, но, может быть, и не с этим… может быть, с кончиной Снегового. В самом деле, не маляновская же работа привела его сюда!
– Над чем работаю? – повторил Малянов, растерявшись. – Что-то последнее время все интересуются, над чем я работаю.
– А кто еще? – сейчас же спросил горбун. – Кто еще интересовался?
Он сидел напротив Малянова, далеко отведя в сторону руку с растопыренными пальцами, на которых картинно дымилось блюдце с чаем, и смотрел пристально и недобро, как смотрят на противника, а не просто на собеседника.
Впрочем, выражение лица его тут же переменилось на приятное.
– Ну да, ну да! – проворковал он, заговорщически подмигивая. – Снеговой же и спрашивал… Естественно! Что ему оставалось делать? Никак он не мог поверить, что все это никак не случайное совпадение…
– Что «не случайное совпадение»? – спросил Малянов резко. – О чем это вы все время говорите?
Торжество и неприязнь почудились ему в голосе горбуна, и он вдруг почувствовал приступ страха. Пусть пока еще необоснованного. Инстинктивного. И как всегда в такие минуты, голос его сел и захотелось откашляться. Он откашлялся.
– Да все – не случайное совпадение, – небрежно сказал горбун, вновь принимаясь отхлебывать и причмокивать. – Неужели же и вы, Дмитрий Алексеевич, ученый, интеллигент, неужели и вы считаете, что все это случайные совпадения? И что вам директорство предложили, филиал… в прошлом году и кандидатуру вашу обсуждать не стали, а в этом – бац! – безо всякого обсуждения взяли и предложили? И что телефонные звонки вам жить не дают? И омаров вам на дом поставляют… и женщин… Причем очень недурных женщин, согласитесь!..
Страшная и отвратительная мысль поразила Малянова, но горбун снова не дал ему раскрыть рта.
– Нет, нет и нет! – очень громко и очень напористо вскричал он. – Ни в коем случае! И думать не могите, Дмитрий Алексеевич! Вы же и сами должны понимать, что это смехотворно. Ну какой же я агент иностранной разведки? Ну сами же посудите: агент должен быть человек тихий, скромный, малоприметный… А я? Да на меня же любая лошадь на улице оборачивается! Каждый, можно сказать, верблюд! Нет, нет и нет!.. Да вы ведь и тайн-то никаких не знаете. Может быть, вы думаете, что нам неизвестно, над чем вы сейчас работаете? Да прекрасно известно! Вы же в прошлом году на семинаре сообщение делали, а в феврале догадались, что надо преобразования Гартвига применить, вот у вас дело сразу и сдвинулось с мертвой точки, пошло как по маслу… Я ведь вам вопрос о работе только потому задал, что проблема у нас с вами, повторяю, мучительная… Ее не то что решить – даже и подойти-то к ней трудно. Надо же было мне как-то завязывать разговор, вот я и начал с вашей работы – для плавности, так сказать…
