Феликс садится на другой край тахты, закуривает и исподлобья наблюдает за Павлом Павловичем. А тот неторопливо извлекает из своего футляра очередную серебристую трубочку, капает из нее на последний кусочек бутерброда и, закативши глаза, отправляет кусочек в рот. Он наслаждается, причмокивает, подсасывает, покачивает головой как бы в экстазе.
Павел Павлович (проглотив наконец, продолжает): Вот чего вы, смертные, понять не в состоянии – вкуса. Вкуса у вас нет! Иногда я стою в зале ресторана, и наблюдаю за вами, и думаю: «Боже мой! Да люди ли это? Мыслящие ли это существа?» Ведь вы же не едите, Феликс Александрович! Вы же просто в рот куски кидаете! Это же у вас какой-то механический процесс, словно грубый грязный кочегар огромной лопатой швыряет в топку бездарный уголь, коим только головы разбивать. Ужасающее зрелище, уверяю вас. Вот, между прочим, один аспект нашего бессмертия, который вам, конечно, на ум не приходит. Я не знаю, какого сорта бессмертие даровано Агасферу. По слухам, это желчный, сухопарый старик, совершеннейший аскет. Наше бессмертие – это бессмертие совсем иного сорта! Это бессмертие олимпийцев, упивающихся нектаром, это бессмертие вечно пирующих воинов Валгаллы!.. Эликсир – это что-то поразительное! Вы можете есть все что угодно, кроме распоследней тухлятины, которую есть вам просто не захочется. Вы можете пить любые напитки, кроме откровенных ядов, и в любых количествах. Никаких катаров, никаких гастритов, никаких заворотов кишок и прочих запоров. И при всем при этом ваша обонятельная и вкусовая система всегда в идеальном состоянии. Какие безграничные возможности для наслаждения! Какое необозримое поле для эксперимента! А вы ведь любите вкусненько поесть, Феликс Александрович! Не умеете – да. Но любите! Так что нам с вами будет хорошо. Я вас кое-чему научу, век благодарны будете… и не один век!
Феликс. Да вы просто поэт бессмертия! Бессмертный бог гастрономии!
Павел Павлович. Оставьте этот яд. Он неуместен. По сути дела, я хотел помочь вам преодолеть вашу юношескую щепетильность. Я понимаю, что у вас нет и быть не может привычки распоряжаться чужой жизнью, это не в обычаях общества. А может быть, вы просто боитесь рисковать? Так ведь риска никакого нет. Пусть он сколько угодно кричит о шпагах – никаких шпаг ему не будет. Будут либо две пилюльки, либо два шприца – Магистр обожает шприцы! – либо «русская рулетка». А тогда все упирается в чистую технику, в ловкость рук, этим буду заниматься я, как старший, и успех я вам гарантирую.
Феликс. Слушайте, а зачем это вам? Какая вам от меня польза, вашество? Чокаться вам не с кем, что ли? Нектаром.
Павел Павлович. Польза-то как раз должна быть вам очевидна. Во-первых, мы уберем мозгляка. Это поганый тип, он у меня повара сманил, Жерарчика моего бесценного. Карточные долги я ему простил, пусть, но Жерара! Не могу я этого забыть, не хочу, и не просите. А потом. Равновесия у нас в компании нет, вот что главное. Я старше всех, а хожу на вторых ролях. Почему? А потому, что деревянный болван Ротмистр держит почему-то нашего алхимика за вождя. Да какой он вождь? Он пеленки еще мочил, когда я был хранителем трех Ключей. А теперь у него два Ключа, а у меня – один!
Феликс. Понимаю вас. Однако же я не Ротмистр.
Павел Павлович. Э, батенька! Что значит – не Ротмистр? Физически крепкий человек, да еще с хорошо подвешенным языком, да еще писатель, то есть человек с воображением. Да мы бы с вами горы своротили вдвоем! Я бы вас с Маркизой помирил… что вам делить с Маркизой? И стало бы нас уже трое.
Феликс. Благодарю за честь, вашество, но боюсь, что вынужден отказаться.
Павел Павлович. Почему, позвольте узнать?
Феликс. Тошнит.
Пауза.
Павел Павлович. Позвольте мне резюмировать ситуацию. С одной стороны, практическое бессмертие, озаренное наслаждениями, о которых я вынужденно упомянул лишь самым схематическим образом. А с другой стороны – скорая смерть, в течение ближайшей недели, я полагаю, причем, может быть, и мучительная. И вам угодно выбрать.
Феликс. Я резюмирую ситуацию совсем не так.
Павел Павлович. Батенька, да в словах ли дело? Бессмертия вы жаждете или нет?
Феликс. На ваших условиях? Конечно, нет.
Павел Павлович (воздевая руки). На наших условиях, видите ли! Да что же вы за человек, Феликс Александрович? Ужасаться прикажете вам? Склонить перед вами голову? Или развести руками?
Феликс. Погодите, вашество. Я вам сейчас объясню.
Павел Павлович (не слушая). Я чудовищно стар, Феликс Александрович. Вы представить себе не можете, как я стар. Я сам иногда вдруг обнаруживаю, что целый век выпал из памяти. Скажем, времена до Брестской унии помню, и что было после Ужгородской – тоже помню, а что было между ними – как метлой вымело. Так вы можете представить, сколько я этих соискателей на своем веку повидал! Кого только среди них не было. Византийский логофет, богомил-еретик, монгольский сотник, ювелир из Кракова. И как же все они жаждали припасть к Источнику! Головы приносили и швыряли передо мной: «Я! Я вместо него!» Конечно, нравы теперь не те, головы не принято отсекать, но ведь и не требуется! Простое согласие от вас требуется, Феликс Александрович! Так нет! Отказывается! Да что же вы за человек такой? И ведь знаю, казалось бы, я вас! Не идеал, совсем не идеал! И выпить, и по женской части, и материальных потребностей, как говорится, не чужд. И вдруг такая твердокаменность! Не-ет, потрясли вы меня, Феликс Александрович. Просто в самое сердце поразили. Сначала вы не понимали ничего, потом стали понимать, но никак не могли поверить, а теперь и понимаете, и верите. Может быть, мученический венец принять хотите? Вздор, знаете вы, что не будет вам никакого венца. Фанатик? Нет! Мазохист? Тем более – нет. Значит – хомо новус. Снимаю перед вами шляпу и склоняю голову. А я-то, грешным делом, думал: человеков я знаю досконально. (Он смотрит на часы и поднимается. Произносит задумчиво.) Ну что ж, каждому свое. Пойдемте, Феликс Александрович, времени у нас больше не осталось.
В кабинете тем временем Наташа шарит по полкам с книгами, берет одну книгу за другой, прочитывает наугад несколько строчек и равнодушно роняет на пол. Из угла в угол по разбросанным книгам, по окуркам, по осколкам посуды снует Курдюков, руки его согнуты в локтях, пальцы ритмично движутся, словно он дирижирует невидимым оркестром. Клетчатый, стоя столбом у стены, внимательно следит за его эволюциями. А Иван Давыдович листает газетную подшивку.
Светает. За окнами туман. Входят Павел Павлович и Феликс.
Иван Давыдович. Наконец-то! (Отбрасывает подшивку.) Итак, Феликс Александрович, ваше решение!
Павел Павлович. Одну минуточку, Магистр. Я хочу сделать маленькое уточнение. Я тут поразмыслил и пришел к выводу, что Ротмистр прав. Отныне я за нашего дорогого Басаврюка. Как говорится, старый друг лучше новых двух.
Курдюков. Благодетель!
