Марлоу сердито взглянул на Чарли, который чуть попятился, как щенок, которого ругают.
– Младший детектив Кейн был занят другим.
– Понимаю, понимаю, – кивнул Джекаби. – И как долго детектив сидел за решеткой?
– Я такого не говорил.
– Не говорили, но имели в виду. Вы не поверили своему детективу, как не верите и мне. Уверен, вы сначала расспросили его, что было разумно. Вероятно, расспросы вы устроили, прежде чем пойти по следу, что разумным уже не назвать. Стоит ли удивляться, что след простыл? По крайней мере, заключение объясняет его повышенную тревожность. Полагаю, его выпустили, только чтобы привести меня? – Похоже, эта мысль позабавила Джекаби.
Инспектор Марлоу нахмурил брови и грозно посмотрел исподлобья, как смотрел обычно лишь на темные переулки да неблагополучные районы.
– Само собой, отправив его ко мне, вы не оставили его без присмотра, – продолжил Джекаби. – Да, кажется, я узнал лейтенанта Дюпина, который держался на безопасном расстоянии, когда мы переходили Четвертую улицу. Очевидно, инспектор, вы пригласили меня не для профессиональной консультации. Я подумал было: мало ли, вы поняли, что не справляетесь, и решили посоветоваться со мной, но мы ведь оба понимаем, что это не так. Вы получили возможность понаблюдать за моим поведением на месте преступления, пока ваши ребята обыскивали мой дом. Может, спросите меня о чем-нибудь, прежде чем бросить в клетку?
– Думаю, этим можно заняться и в участке, – пробурчал Марлоу.
Стоявшие в обоих концах коридора часовые вдруг возникли возле двери. Джекаби переступил порог спокойно, словно просто выходя из экипажа, и протянул руки, чтобы на них надели наручники.
– Что? – Столь резкий поворот событий просто не укладывался у меня в голове. Это было настоящее безумие! – Мистер Джекаби, разве они имеют на это право? Вы ведь ничего не сделали! Инспектор, прошу вас. Он ни в чем не виноват!
Марлоу осторожно отогнул уголок носового платка, который держал в руках, и показал металлический камертон, запятнанный кровью. Пока на Джекаби надевали наручники, он показательно рассматривал маленький инструмент.
– Не переживайте, мисс Рук, – сказал он и повернулся ко мне, заворачивая камертон обратно в платок. – Он пойдет не один. Я ведь говорил вам: бегите от него, пока он не впутал вас в свое безумие. Почему же вы меня не послушали?
Марлоу защелкнул на моих запястьях свои тяжелые, холодные как лед наручники. Спустившись в фойе, мы прошли мимо небольшой группы жильцов, которых полицейские вели в кабинет управляющего. Женщина в канареечно-желтом платье громогласно возвестила о нашем приближении. Жильцы посторонились и воззрились на нас, не спеша давать показания и желая разузнать все слухи. У входа какой-то репортер уже установил фотоаппарат, который щелкнул вспышкой, как только мы вошли в кадр. Марлоу рявкнул, веля репортеру убрать камеру, и один из полицейских заслонил ему обзор, но я все же как можно глубже втянула голову в плечи, сгорая со стыда. Джекаби, напротив, сохранял невозмутимость и шел с такой важностью, словно это он сопровождал полицейских, а не наоборот. Репортер больше не делал снимков, но шумная сплетница в желтом сквозь толпу пробилась к нему. То и дело бросая на нас взгляды, она успела презрительно бросить что-то о «той девице», прежде чем из толпы возникла другая фигура.
Мона О’Коннор пробилась сквозь плотный строй соседей и встала перед Джекаби, не дав никому из офицеров преградить себе путь. Она укоризненно ткнула детектива пальцем в грудь.
– Вы! Вы мне солгали!
– Уверяю вас, мисс О’Коннор, у меня и в мыслях этого не было. Это недоразумение. Если не возражаете, нам пора.
Его спокойствие поражало. Если бы не наручники, я бы и вовсе забыла, что он под арестом. Но от Моны было не так-то просто отделаться.
– Нет, вы солгали мне! Солгали!
Приставленный к Джекаби полицейский попытался встать между ними, без толку бормоча:
– Мадам, прошу вас, отойдите. Освободите дорогу. Отойдите.
На помощь пришел тот офицер, что дежурил в фойе. Он потянул Мону за руку, но женщина вырвалась и осталась на месте.
– Вы сказали, что к утру ей станет лучше! – воскликнула она, когда мы пошли дальше.
Тут лицо Джекаби исказилось: глаза округлились, брови нахмурились. Он остановился было, но полицейский подтолкнул его вперед.
– Миссис Морриган! – крикнул он через плечо, когда мы дошли до двери. – Вы говорите, ей не стало лучше?
– Ей стало хуже! – Громкий голос Моны донесся из-за спины полицейского, теперь уже крепко схватившего ее. – В сотню раз хуже! Так плохо ей еще ни разу не было!
Офицеры наконец смогли оттащить мисс О’Коннор и вытолкнуть нас с Джекаби за дверь. Когда мы оказались на улице, Джекаби был белым как мел. Он больше ни слова не проронил, пока нас не посадили в фургон. Полицейский захлопнул дверцы, и мы остались одни на твердых деревянных скамьях, от которых разило пивом и блевотиной.
– Все плохо? – спросила я.
Прежде чем ответить, Джекаби вздохнул.
– Каждую ночь, когда рыдала миссис Морриган, кто-то встречал свой ужасный конец. Если она рыдает и сейчас – и при этом в сотню раз громче, – ситуация действительно хуже некуда.
Глава девятнадцатая
– Что ж, нужно во всем искать плюсы, – сказала я после того, как полицейский закрыл наши камеры и задвинул засовы. – По крайней мере, мы в тюрьме.
Сидящий в соседней камере детектив недоуменно посмотрел на меня, откинув темные волосы со лба. Принимавший нас офицер забрал все наши личные вещи, и в пустынной камере Джекаби казался особенно уязвимым без своей нелепой шапки и огромного пальто.
– Да, мы здесь под замком, – продолжила я, – но можно также сказать, что убийце сюда путь заказан, а это уже кое-что.
Было не так плохо, как я опасалась. Само собой, нас с Джекаби развели по разным камерам, но они были рядом, так что я не чувствовала себя одиноко. Помимо нас с детективом в приемнике содержался лишь один нарушитель – мирно похрапывающий пьянчуга в ярко-красных подтяжках, который лежал в стороне от Джекаби. Наши камеры выходили не в жуткий бетонный предбанник, который я себе представляла, а в застеленный коврами коридор, вдоль стен которого стояло несколько столов с официальными документами, аккуратно рассортированными по лоткам. За ближайшим столом сидел офицер, увлеченно штамповавший бумаги. В углу стоял маленький столик с несколькими чашками и недоеденным тортом с ярко-белой глазурью. На стене висел написанный от руки плакат «С днем рождения, Аллан». Я слышала об офисах, похожих на тюрьмы, но в этом случае, как ни странно, тюрьма напоминала офис.
– Я бы предпочел быть дома, – заметил Джекаби.
– Я просто радуюсь, что констеблям не под силу связаться с моими родителями, чтобы те внесли залог, – сказала я. – Мне и представить страшно, что они подумали бы, если бы увидели меня сейчас.
