– Он позволяет себе критиковать свой шедевр? – сочувственно спросил психоаналитик.
– Как любой большой художник, он во власти мечты о полном совершенстве. И вот теперь Уилли находит недостаток тут, упущение там, излишне примитивную композицию в одном месте и неверный колорит – в другом. А кое-где мое лихорадочное прибавление веса непоправимо исказило пропорции. Для него я была прежде всего началом творческого пути – так сказать, первой пробой татуировочной иглы. И теперь ему надо двигаться дальше – от ученических проб к зрелому мастерству. Ах, доктор, он меня вот-вот бросит! Какая судьба ожидает одинокую, брошенную, четырехсотфунтовую женщину, чье тело сплошь покрыто иллюстрациями? Если он меня покинет – куда мне деваться, куда идти? Кому я такая нужна? Неужели мне предстоит вернуться к прежнему жалкому существованию и снова ощущать себя незваным и нежеланным гостем в этом мире – как это было до встречи с Уилли, до моего безумного счастья?
– Как психоаналитик, – произнес доктор Джордж, – я не имею права давать прямые советы. Однако…
– Однако? Однако что? – вся загорелась Эмма Флит.
– Искусство психоаналитика не в том, чтобы подсказать пациенту способ решить его проблему, а в том, чтобы пациент, незаметно подведенный к этому решению, самостоятельно обнаружил его. Однако в вашем случае…
– Ах, не мучьте, говорите!
– Случай представляется мне не слишком сложным. Дабы сохранить любовь вашего мужа…
– Дабы сохранить любовь моего мужа… Что?
Доктор лукаво усмехнулся:
– Для этого вам следует уничтожить шедевр.
– Что?
– Ну, стереть его, истребить. Ведь от татуировок можно избавиться, не правда ли? Я где-то однажды читал про это.
– Ах, доктор! – Эмму Флит будто лебедкой подняло с кушетки. – Это именно то! И это возможно! И тем более замечательно, что именно Уилли придется этим заняться! Ему понадобится по меньшей мере три месяца, чтобы вернуть кожу к прежнему виду, избавив меня от шедевра, который теперь лишь раздражает его своим несовершенством. А когда я стану опять девственно-белой, мы можем трудиться снова еще восемь лет, после чего смыть все – и еще восемь лет, а потом еще. О, доктор, я знаю, он согласится. Быть может, он уже давно ждет, когда я сама это предложу. Какая же я дурочка, что прежде не сообразила! Ах, доктор, доктор!
Она шагнула к нему и чуть было не раздавила в своих объятиях.
Оставив чуть живого психоаналитика приходить в себя, она пошла кругами в центре комнаты.
– Как странно и чудесно, – щебетала Эмма Флит, сотрясая пол неуклюжим танцем, – всего за полчаса вы сбросили с меня груз на три тысячи дней вперед или сколько их там у меня осталось. Вы истинно мудрый человек. Я готова заплатить вам любой гонорар!
– Меня устроит плата и по моей обычной таксе, – сказал доктор.
– Хотя я горю нетерпением сообщить обо всем Уилли, – вдруг сказала миссис Флит, – но вы были так мудры, так чутки, что заслужили честь увидеть шедевр, перед тем как он будет безвозвратно уничтожен.
– Едва ли это необходимо, мадам.
– Поскольку творение скоро погибнет, я не могу лишить вас возможности оценить редкую фантазию, точный глаз и твердость руки такого крупного художника, как Уилли Флит!
Воскликнув это, она стала проворно расстегивать пуговицы своего безразмерного сарафана.
– Миссис Флит, едва ли…
– Вот! – сказала она и широко развела полы сарафана.
То, что под сарафаном она оказалась совершенно голой, доктора мало шокировало.
Однако ошарашен он был невероятно. Удивлен настолько, что дыхание сперло. Глаза у него чуть не выкатились из орбит. Рот беспомощно открылся. Он рухнул обратно в кресло, не в силах отвести взгляд от необозримых телес Эммы Флит.
От необозримых телес Эммы Флит, молочно-белых и девственно-чистых. Ни единого миллиметра татуировки, ни тебе рисуночка, ни тебе картинки.
Нагое, нетронутое, никак не иллюстрированное.
Доктор Джордж еще раз охнул и привел в порядок свое лицо.
Довольная произведенным эффектом, со счастливой улыбкой акробата, проделавшего сложнейший трюк под куполом цирка, она запахнула сарафан и застегнула пуговицы.
Когда она пошла, переваливаясь, к двери, доктор воскликнул:
– Погодите!
Но Эмма Флит уже распахнула дверь и тихонько, звенящим от радости голосом подозвала мужа. Нагнувшись к его миниатюрному ушку, она что-то быстро зашептала, и доктор видел, как глаза Уилли Флита широко открылись, а рот округлился от удивления.
– Доктор! – тонким голоском вскричал он. – Спасибо вам, доктор! Огромное, огромное спасибо!
Он просеменил через кабинет, схватил руку психоаналитика и принялся ее трясти. Доктор Джордж не мог не удивиться пламенности и силе его рукопожатия. Эта маленькая ручка была воистину рукой искушенного художника, мастера. А в темных глазах, благодарно устремленных на доктора, прочитывался ум и огромный артистический темперамент.
– Все складывается наилучшим образом! – возбужденно сказал Уилли. – Теперь все будет отлично!
Доктор Джордж пребывал в растерянности, нерешительно переводя взгляд с крошечного супруга на исполинскую супругу, которая уже тянула Уилли прочь из кабинета – как видно, горя нетерпением поскорее начать новый этап работы.
– Надо ли нам прийти к вам еще раз, доктор? – осведомился Уилли.
Боже правый, думал психоаналитик, неужели он всерьез думает, что покрыл татуировкой все ее тело – так сказать, от носа до кормы? И неужели она покорно поддакивает и подыгрывает ему? Значит, это он сумасшедший в этой паре?
Или же это она воображает, что он покрыл ее татуировкой с ног до головы? А поддакивает и подыгрывает – он. В этом случае безумна она.
Однако можно предложить и самое фантастическое: что они оба свято верят в то, что она вся расписана, как Сикстинская капелла. И поддерживают друг друга в своей вере, создавая со-вместными усилиями некий особенный иллюзорный мир.
– Я спрашиваю, доктор, нам повторно приходить? – повторил Уилли свой вопрос.
– Нет, – сказал доктор. – Повторно приходить не надо.
Да, не надо. Потому что какое-то наитие свыше и природное милосердие заставили его прикусить язык, и доктор Джордж в итоге поступил как нельзя лучше. Сперва он, до конца не разобравшись, дал дельный совет, а потом вовремя промолчал. А терапевтический эффект оказался отличным. Кто из них верит в татуировку – он, она или они оба, – совершенно неважно. Если стать чистым холстом, готовым принять новую живопись, важно для Эммы Флит, то доктор сделал благое дело, предложив смыть шедевр. А если это ее супруг стал искать другую женщину, чтобы покрыть воображаемой татуировкой, то рецепт опять-таки сработал: жена вновь стала для него девственно-чистой и желанной.
