Разрыв. Мелькающие тени. Крик словно отсекло. Свист падения в пространстве.
Как хорошо умереть через десять тысяч лет! Как сладостно – ощутить внезапное наступление прохлады и покоя! Как приятно ощущать себя рукой, которую вытянули из перчатки и чудодейственным образом охлаждают в горячем песке. О, как тихо и красиво сгущается мрак смерти. Но долго так продолжаться не может.
Щелчок, треск.
– Боже! Он застрелился! – кричу я и открываю глаза.
И командир лежит напротив ракеты. Череп раздроблен пулей. Глаза навыкате. Язык вывалился сквозь белые зубы. Из головы струится кровь. Я склоняюсь над ним и прикасаюсь к нему.
– Глупец, – говорю я. – Зачем он это сделал.
Люди объяты ужасом. Они обступили двоих мертвецов, повернув головы, чтобы увидеть марсианские пески и колодец, в глубине которого волны качают Риджента. Их обветренные губы исторгают хрипы и скорбные вопли, по-детски жалуясь на этот кошмарный сон.
Они оборачиваются ко мне.
После долгого молчания один из них говорит:
– Мэтьюс, теперь ты командир.
– Я знаю, – медленно говорю я.
– Нас осталось всего шестеро.
– Боже, все случилось так быстро!
– Я не хочу здесь оставаться. Давайте уберемся отсюда!
Люди ропщут. Я подхожу к ним и прикасаюсь к каждому из них с уверенностью, от которой мне хочется запеть.
– Послушайте, – говорю я, беря каждого из них за локоть, за плечо или руку.
Мы все умолкаем.
Мы – единое целое.
– Нет, нет, нет, нет, нет, нет! – возопили внутренние голоса из своих темниц под внешней оболочкой.
Мы смотрим друг на друга. Мы – это Самуэль Мэтьюс, Раймонд Мозес, Уильям Сполдинг, Чарльз Эванс, Форрест Коул и Джон Саммерс. И ничего не говорим, а только смотрим друг на друга, на свои бледные лица и трясущиеся руки.
Мы как один поворачиваемся и смотрим на колодец.
– А теперь, – говорим мы.
– Нет, нет! – вскрикнули шесть голосов, упрятанных навечно под слоями и складками.
Наши ступни зашагали по песку, напоминая ручищу с дюжиной пальцев, влекомую по раскаленному морскому дну.
Мы склоняемся над колодцем, заглядывая внутрь. Из прохладных глубин на нас пристально смотрят шесть лиц.
Один за другим мы наклоняемся и наклоняемся, пока не теряем равновесие, и один за другим низвергаемся сквозь прохладную тьму в холодные воды.
Солнце закатывается. На ночное небо выкатываются звезды. Издалека виднеется мерцание. Это подлетает очередная ракета, оставляя в космосе красные следы.
Я живу в колодце. Я живу в колодце, как дымок. Словно дымка в каменной глотке. У себя над головой я вижу холодные ночные и утренние звезды. И солнце я вижу. Время от времени я пою древние песни нашего мира, той поры, когда он был еще совсем юным. Как я могу сказать, что я такое, если даже сам не знаю. Никак не могу.
Я попросту выжидаю.
Tyrannosaurus Rex
Он открыл дверь в темноту просмотрового зальчика.
Раздалось резкое, как оплеуха: «Закройте дверь!» Он скользнул внутрь и выполнил приказ. Оказавшись в непроглядной тьме, тихонько выругался. Тот же тонкий голос с сарказмом произнес:
– Боже! Вы Тервиллиджер?
– Да, – отозвался Тервиллиджер.
В более светлом пятне справа угадывался экран. Слева неистово прыгал огонек сигареты в невидимых губах.
– Вы опоздали на пять минут!
«Велика беда, – подумал Тервиллиджер, – не на пять же лет!»
– Отнесите пленку в проекционную. И пошевеливайтесь!
Тервиллиджер прищурился, привыкая к густому сумраку зала.
В темноте он различил в креслах пять шумно дышащих и беспокойно ерзающих фигур, исполненных чиновничьего ража. В центре зала с каменной неподвижностью сидел особняком и покуривал подросток.
«Нет, – сообразил Тервиллиджер, – это не подросток. Это Джо Клеренс. Тот самый. Клеренс Великий».
Теперь маленький, как у куклы, ротик выдохнул облачко дыма.
– Ну?
Тервиллиджер суетливо кинулся в сторону проекционной, сунул ролик в руки механику; тот скорчил рожу в сторону боссов, подмигнул Тервиллиджеру и скрылся в своей будке.
Вскоре раздался зуммер.
– Боже! – вспылил гнусавый голосок. – Да запускайте же!
Тервиллиджер пошарил рукой в поисках кресла, обо что-то ударился, шагнул назад и остался стоять.
С экрана полилась музыка. Под звуки барабанного боя пошли титры его демонстрационного фильма:
TYRANNOSAURUS REX:
ГРОЗА ДОИСТОРИЧЕСКИХ ВРЕМЕН
Снято автоматической камерой для замедленной съемки. Куклы и анимация Джона Тервиллиджера. Исследование жизни на Земле за миллиард лет до нашей эры.
Коротышка в центре зала с иронией тихонько похлопал детскими ручками.
Тервиллиджер закрыл глаза. Смена музыкальной темы заставила его посмотреть на экран. Титры заканчивались на фоне ядовитого ливня в доисторических джунглях, полускрытых за пеленой дождя. Камера наплывом пошла сквозь тропический лес к подернутому утренним туманом морскому берегу, по пути встречая на земле и в воздухе бегущих и летящих чудовищ. Покрытые массивными треугольными костными шипами, что были разбросаны по коже цвета зеленой плесени, рассекали ветер птеродактили, сверкая алмазами глаз и показывая частокол огромных зубов. Эти смертоносные летучие змеи пикировали на свои не менее страшного вида жертвы, а затем стремительно взмывали ввысь с добычей, которая визжала и извивалась в их пасти.
Тервиллиджер зачарованно следил за происходящим на экране.
У самой земли пышная растительность кишела рептилиями. Ящеры самых разных размеров, закованные в панцирь, месили лапами жирную грязь. Воссозданные воображением Тервиллиджера, они олицетворяли для него злодейство во плоти, от которого бросается врассыпную все живое.
Бронтозавры, стегозавры, трицератопсы… Легко сказать, но трудно представить себе эти многотонные махины.
Исполинские динозавры передвигались как гигантские уродливые танки, сеющие ужас и гибель. Мшистая почва ущелий сотрясалась под ними. Тысячи цветов гибли под очередным шагом чугунной лапы. Ноздри уродливых рыл вбирали туман, и джунгли оглашал рык такой силы, что небо раскалывалось пополам.
«Мои красавчики, – думал Тервиллиджер, – мои лапочки! Крошки ненаглядные!»
Скольких трудов они ему стоили – создания из разных видов резины, с крохотными подвижными стальными суставами. Придуманные в бессонные ночи, воплощенные сперва в глине, а затем сформованные из пенорезины или из губчатой резины, они двигались только благодаря его рукам. И большинство было не крупнее кулака. Остальные – не больше той головы, в которой они зародились.
