– Точно!
Кучка мужчин, направлявшаяся в одну сторону, шарахнулась к внутренней двери, вошла в зал и заполнила проход. Я последовал за ними.
– Дун!
Здесь нас встретили Кланнери и Нолан. Они молча показали вниз. Я дважды подпрыгнул, пробуя что-нибудь увидеть за головами. В просторном зале было темно. Я ничего не разглядел.
– Дун!
Наконец мы все столпились в проходе у четвертого ряда. До меня доносились возгласы присутствующих, увидевших то же, что и я.
Дун по-прежнему сидел в четвертом ряду у прохода; руки его были сложены на груди, глаза закрыты.
Мертв?
Ничего подобного. Большая, блестящая, красивая слеза ползла по его щеке. Еще одна слеза, более крупная и блестящая, наворачивалась в уголке другого глаза. Подбородок Дуна был мокрым. Он, без сомнения, плакал вот уже несколько минут.
Его окружили, наклоняясь, заглядывали в лицо.
– Дун, ты чего, заболел?
– Стряслось что-нибудь?
– Боже мой! – воскликнул Дун. Он потряс головой, дабы найти в себе силы говорить. – Боже мой, – наконец произнес он, – поистине у нее голос, как у ангела.
– Какой еще ангел?
– Который вон там, – Дун кивнул.
Головы повернулись, уставившись на пустой серебристый экран.
– Ты имеешь в виду Дину Дурбин?
Дун всхлипнул:
– Вернулся родной, исчезнувший голос моей бабушки…
– Задница твоей бабушки! – зло проговорил Тимулти. – У нее никогда не было такого голоса!
– А кто это может знать, кроме меня? – Дун высморкался и вытер глаза.
– Уж не хочешь ли ты заявить, будто из-за девчушки Дурбин ты отказался от спринта?
– Именно, – ответил Дун. – Именно. Знаешь, было бы святотатством выскакивать из кинотеатра после такого пения. Это то же самое, что прыгнуть через алтарь во время венчания или танцевать вальс на похоронах.
– Ты, по крайней мере, мог бы предупредить нас, что соревнования не будет. – Тимулти свирепо поглядел на него.
– Как? Это обрушилось на меня, словно божественный недуг. Особенно та последняя песня, которую она пела, «Прекрасный остров Инишфри», правда ведь, Кланнери?
– А еще что она пела? – поинтересовался Фогарти.
– Что еще пела?! – заорал Тимулти. – Он пять минут назад лишил нас половины дневного заработка, а ты спрашиваешь, что она там еще пела! Убирайся отсюда!
– Деньги, конечно, вращают мир, – согласился Дун, – но именно музыка уменьшает трение.
– Что здесь происходит? – раздался голос откуда-то сверху. С балкона свесился человек, попыхивая сигаретой. – Что за шум?
– Это киномеханик, – прошептал Тимулти и громко сказал: – Привет, Фил, дорогой мой! Это мы, команда! У нас тут возникла небольшая проблема, Фил, этического характера, если не сказать эстетического. Вот мы и подумали, а не смог бы ты еще разок прокрутить гимн?
– Прокрутить еще разок?
Выигравшие зашумели, начали галдеть и толкаться локтями.
– Отличная идея, – поддержал Дун.
– Еще бы, – хитро проговорил Тимулти. – А то нашего Дуна божественная сила вывела из строя.
– Древняя киношка 1937 года совершенно подкосила его, – уточнил Фогарти.
– Так что справедливо было бы… – Тут Тимулти невозмутимо посмотрел ввысь. – Фил, дружок, а последний ролик фильма с Диной Дурбин все еще здесь?
– Где ж ему быть, в женском туалете, что ли? – ответил Фил, покуривая.
– Ну ты и остряк! Так вот, Фил, как думаешь, нельзя ли опять вставить его в проектор и снова показать нам «КОНЕЦ ФИЛЬМА»?
– Вам всем этого хочется? – спросил Фил.
Наступил трудный момент принятия решения. Однако мысль еще об одном забеге была слишком соблазнительна, чтобы от нее отказаться, хотя приходилось рисковать уже выигранными деньгами. Присутствующие медленно закивали.
– В таком случае я и сам сделаю ставку, – заявил киномеханик. – Шиллинг на Хулихана!
Выигравшие стали смеяться и улюлюкать; они надеялись выиграть во второй раз. Хулихан величественно помахал рукой. Проигравшие повернулись к своему бегуну.
– Слышал, Дун? Это же оскорбление! Парень, проснись!
– Черт возьми, да заткни ты уши, когда девчонка будет петь!
– Все по местам! – Тимулти расталкивал толпу.
– Так ведь нету зрителей, – сказал Хулихан. – А без них нет препятствий, нет настоящего соревнования.
– Почему же? – Фогарти огляделся. – Вот все мы и будем зрителями.
– Превосходно! – Присутствующие с сияющим видом уселись в кресла.
– А лучше, – предложил Тимулти, – давайте разделимся на команды! Ставим, конечно, на Дуна и Хулихана, но каждый болельщик Дуна или болельщик Хулихана, который выберется из зала до того, как звуки гимна приклеят его к полу, добавляет лишнее очко. Договорились?
– Идет! – закричали все.
– Прошу прощения, – подал я голос. – Нет судьи на улице.
Все головы повернулись в мою сторону.
– Да, – сказал Тимулти. – Так, Нолан, – наружу!
Нолан, ругаясь, поплелся по проходу.
Фил высунул голову из проекционной:
– Ну, вы там, внизу, готовы?
– Если готовы девчонка и гимн!
Свет погас.
Мое место оказалось рядом с Дуном, который лихорадочно шептал:
– Друг, толкай меня, не дай прекрасному отвлечь меня от реальности, ладно?
– Заткнись, – сказал кто-то. – Начинается мистерия.
И он был прав. Это действительно была мистерия песни, искусства и жизни, если угодно. Девушка пела на потрепанном от времени экране.
– Мы надеемся на тебя, Дун, – прошептал я.
– А? – рассеянно проговорил он в ответ, глядя на экран и улыбаясь. – Ах, посмотри, разве она не прелесть? Ты слышишь?
– Дун, не забывай о пари. Приготовься.
– Ладно, – проворчал он. – Дай-ка разомну кости. Господи, помоги!
– Что?
– Она совсем затекла. Правая нога. Пощупай. Нет, ничего не чувствую. Как отрезанная!
– Отсидел, что ли? – встревоженно спросил я.
– Ну да, как мертвая. Черт, я пропал! Слушай, друг, ты должен бежать вместо меня! Вот тебе моя кепка и шарф!
– Твоя кепка?..
– Когда выиграешь, покажешь им, и мы объясним, что ты бежал вместо моей дурацкой ноги!
Он натянул на меня кепку и повязал шарф.
– Но послушай… – запротестовал я.
