– Габбер Сима, – громогласно сообщила я. – Правила приема претензий обновлены. Кто заступил за линию, лишается шмоток и выдворяется в универсум. Кто облокотился о габарита, выдворяется в универсум. Кто толкнул соседа своего… ну, вы уже поняли. Сейчас пойдут и подадут претензию те, у кого красные вещи. Десять секунд на оформление. Раз!
Народ поскидывал очки и тряпки с лиц и морд, проверил и уточнил по справочникам цвет того, что надо сдать – и затоптался. Кто-то спрашивал, как быть, если оно само зеленое, но в красный горошек? Самые умные еринчали по поводу коррекности понятия «красное». Гул рос.
– Два! Три! – считала я, игнорируя вопросы умные и не очень.
Толпа всколыхнулась, стало веселее, проявился кумачовый цвет родной мне веселухи. Дрюккели воззрились на меня с неодобрением. Зря. Не стояли они в очереди за визой у ворот немецкого посольства. Знали бы, что неразбериха – это шикарно. В пять минут она делает бунтарей и идиотов одинаковыми жалкими лузерами с потной спиной…
– Ахтунг! Теперь идут желтые! – орала я, ощущая прилив оптимизма. – Десять! Девять! Готовятся зеленые. Габаритам учесть: красных больше не принимаем, всех долой, пусть очистят рабочую зону. Пять!
Со мной попытались вступить в разговор и что-то доказать, но я уже верещала про черных, и они перли так настойчиво, что прочие завидовали и готовили локти к бою. Синие намекнули, что их очередь, я же вроде пообещала. Им я сказала сразу, что забуду вообще про такой цвет – и синих урыли конкуренты… Дрюккели приободрились. Монолит толпы разрушился, превращаясь в нелепую мозаику внутренних споров и склок. Все всех не любили, нового порядка не понимали и все больше терялись.
– Белые! Десять секунд!
Красные орали, что «их тут давно стояло», а зеленые бубнили, что как раз «не стояло». Дивная картина давки ширилась, а я уже ощущала себя фельдфебелем и удивлялась, что в руке нет хлыста. Как же, взрослые расы! Тут еще пороть и пороть, с оттягом…
– В целом ясно? – немного задыхаясь, уточнила я у ближнего дрюккеля. – Пока они ровно ничего не понимают, они ваши. Только не давай им слабины. Синие! Десять секунд.
– Невероятно, – поразился хитиновый и вежливо коснулся моего пояса. Произвел в носители, не иначе. Выпрямился и заверещал скрипуче, но достаточно громко и мерзко: – Лиловые! Двадцать щелчков.
Еще немного понаблюдав за немецкой каруселью, я удалилась. Билли вызвал нас в надежде на отпуск. Его надеждой воспользовался Игль, теперь я знаю звание этого милашки – сун тэй он, гений допросного дела и очень крупная шишка в империи, надо полагать. Игль нечто ценное получил у Сплетника Зу, а нам со сделки тоже перепало. Нас разместили на роскошном острове, в отдельном домике с бассейном и видом на море. Туда можно попасть локальным портатором – в пределах планеты он не жарит людей, опасна межзвездная дальность. Но я поймала габарита и полетела верхом, как прогрессивная ведьма. По дороге успела заказать себе ужин.
Отпустив габарита, я переоделась в замечательно мягкий халат до пола, повязала Гаву шелковый бантик на хвост. И стала ждать ужин. Позвонили быстро. Я порадовалась работе доставки и прошла к дверям домика. Вообще-то странность происходящего я осознала, уже приложив запястье к пластине идентификации и впуская гостя. Тут не развозят пиццу. Тут все само возникает на столе. Сервис высшего класса. Непривычный.
– Веселая планетка, прорва знакомых, – поразилась я, отступая на шаг и позволяя букету протиснуться в дверь. – У нас что, день стрижки клумб?
Цветы меня добили. Всю жизнь я тайно мечтала увидеть, какая она – мимоза до нападения торгашей? Говорят, дерево. Большое и красивое. Без полиэтилена, ленточек и ценников… Этот букет превосходил все смешные мечты. Он был метра полтора ростом, в кадке – и точно целиковое дерево. Пах лучше мимозы, не так навязчиво, тонко и терпко. Немного хвои, немного легкомыслия и сплошная радость, от которой тело теряет вес.
– Тебе, – смешно смаргивая смущение, пробормотал Игль. Втащил дерево и установил в прихожей, разогнулся, отдышался. – Просто так… вот.
Выглядел он моим ровесником, был на пару сантиметров меня ниже, щупловат и вполне мил. Стоял на коврике у порога босиком, смешно шевеля пальцами ног. В шортах и рубашке он сразу сделался совсем гражданский и окончательно человек. С длинноватым лицом, щеки немного впалые, глаза крупные. Нос греческий. Волосы вьются, они длинноватые и черные – тоже греческие. Можно подумать, что я в гостях у мамы. На Земле. Дома. И все исключительно обычно.
Игль смотрел вниз и смущено тер одну полуподжатую ногу об другую, смахивая песок – он брел сюда по пляжу.
– А Гюль… она дома?
– Нет, – сказала я и поняла, что меня устраивает ответ.
– Это… не плохо? Просто тут такое дело, – он окончательно сосредоточился на ковре и придвинулся на полшага, – ведь я сам заказал вам жилье. Поймал, как бы тебе понравилось. Все правильно?
Одурительно пахло цветами. Я стояла, опираясь плечом о стену и опасаясь улететь, подобно воздушному шарику. Под халатом не было вообще ничего, даже морфа на спине. Недавнее ощущение одиночества желало быть растопленным. А для такого дела требуется тепло. Если сделать вперед полшага или не мешать Иглю их пройти – станет тепло. И очень просто, никаких обязательств, один день отключенного мозга на планете, где сам мозг – это почти неприлично… Игль оказался рядом, рубашка у него шелковая, я хотела оттолкнуть, но руки меня предали и сползли по шелку.
– Это глупо, – тихо огорчился Игль. – Но вы чуть не умерли у меня, на линии. И… все равно глупо.
Он шептал в ухо, не делая попыток возиться с поясом и как-то еще решать за меня. Просто стоял вплотную и шептал в ухо. А что глупо – это я и сама знаю. Я устала от напряженки, когда рядом роскошная Гюль и надо всегда ждать подвоха. Я устала от чудес и событий. Хочу моря, солнца и отдыха, раз мне не достались скалы и холод…
Игль чуть повернул голову. Не знаю, как я поняла его взгляд: он косил на ложную мимозу. Спокойно так, расчетливо. Я отшатнулась назад, чуть не упала, вцепилась в спинку ближнего стула. Постояла, тупо мыча и мотая головой. Потом приподняла стул и старательно поставила ножку себе на ногу. Надавила до характерного визга. Покричала – тут мне сразу стало легче. Больнее, обиднее и спокойнее.
– Сука ты, а не тэй, – сказала я ему, усаживаясь на переставленный в сторонку стул. – Вынеси елку, Новый год отменяется.
Он молча вынес дерево и вернулся, виновато посопел – но я уже не велась на образ милого мальчика. Понял, сходил и принес воды. Холодной.
– Отравлено, надеюсь?
– Не надейся.
Голос стал нормальный, ровный и деловитый. Сун тэй обошел комнату, проверил столешницу и диван, ощупав в торцах что-то важное. Сел, откинулся на спинку и прикрыл глаза.
– Извинения требуются?
– Нет. Какого черта, а? – Обозлилась я, клацая зубами по стакану и чувствуя себя так, будто меня только что облили грязью, вонючей. – Что еще тебе надо?
