– Мы ощущаем в вас зюй, – прошелестел Чаппа. – Мы готовы обсудить содержимое вашего мозга с привлечением семи рюклов. Преступный Тиль останется до тех пор в нашем ведении. Решение принято. Посол нашего рюкла, любезно предложивший помощь и предоставленный нам для беседы высочайшим своего рюкла, может отбыть с вами, если ему будет выделен уровень на крейсере. Мы не готовы рисковать высоким носителем большой ценности при повторной портации. Решение принято.
– Три уровня, – тихо сказал Игль. – Мы готовы принять любой состав солдат для охраны посла. Любой. Мы с благодарностью подтверждаем, что слышали ваше решение и готовы ему последовать во всем.
– Те, кого вы привезли против их воли, – к удивлению Уильяма, высочайший Огга, использующий Чаппу как микрофон, оказался говорлив. – Они признаны преступными без права обжалования. Должны быть переданы на корабль, прямо теперь. Должны быть забыты в пределах империи. Должны быть забыты… всюду.
Чаппа лязгнул жвалами и рухнул в траву, как подкошенный. Его более не использовали для общения и, кажется, вмешательство в мозг было грубым. Уильям чертыхнулся, дернулся вперёд и себя сдержал. Затем вспомнил, что ему Чаппа не чужой – габариус все же, хоть и дрюккель, но права нейтралов в приоритете! И бегом бросился к высокому носителю, забыв про Игля. Тэй осел в траву мешком и остался там, не делая попыток встать, пока друг суетился, искал в костюме средства первой помощи, годные инсекту.
Когда он закончил реанимацию и Чаппа смог ровно встать на лапы, рядом уже не было Тиля: обережника увели. Игль лежал и смотрел в небо, не желая никого замечать. Его так и погрузили в капсулу, и отправили на крейсер – молчаливого, истощенного до предела.
Последним поддели под локти Уильяма. Два здоровенных солдата Огги тащили человека бережно, опасаясь нечаянно сломать это незнакомое и по всему видно, хрупкое существо. Бежали солдаты резво и целеустремленно. Затем встали, как вкопанные. Мгновение помедлили, развернулись и помчались с удвоенной прытью по новому, указанному им без слов, маршруту. Уильям качался, удобно опираясь на лапы, и с интересом ждал.
Солдаты встали перед зеркальной стеной, слитным жестом верхних лап указали – иди туда. Один.
Зеркало было иллюзией, Уильям миновал преграду, замечая ее лишь глазами и сознанием: тяжесть надавила на мозг с удвоенной силой. Отторгающая тьма склубилась плотнее, дополнилась новым ощущением нацеленного в лоб, неприятно пристального, взгляда. За зеркалом обнаружился небольшой зал, похожий на природную пещерку, выстланный цветным мхом. Каменные своды плотно завивал желтый вьюнок с серебряными цветами. Уильям сел на подходящий камень и стал ждать.
– Знал, что здесь смерть. Был предупрежден. Надежно. Зачем пошел? Нет личной задачи. Нет приказа. Нет цели.
Голос гудел внутри черепа. От него чесалась кожа головы, а дно глаз будто давило на сами глаза и зачерняло весь обзор легким полуобмороком.
– Игль мой друг, – отмахнулся Уильям.
– Такого закона нет.
– У меня внутри есть, – возмутился Уильям.
– Перекрыл линию огня, мешал устранить преступного Тиля. Не друг. Нет закона внутри для него. Нет закона внешнего. Есть угроза жизни.
– Он солдат, он пришел сюда с честью и прикрывал мне спину. Он мне не чужой. И, черт вас подери, нельзя живого Тиля убивать просто так, из-за какого-то там мертвого и пыльного параграфа уложений. – Уильям почесал зудящую кожу. – Что у вас, совести нет?
– Это не закон. Нет прописанного регламента. Нет надежных признаков. Нельзя вложить в каждое сознание. Почему такое тебе ближе и проще понятного внешнего закона? Есть габ-устав. Есть закон самого общего пользования. Есть межрасовые уложения.
– На такое положить – дело не хитрое. Это ж не честь и не слово. Откуда мне знать, что писали толковые люди, а не ублюдки какие… простите, высочайший. – Уильям тяжело вздохнул. – Правила всех стригут, как косилка – газон. Без разбора. Но мы люди, не трава. Сложные мы. Разные.
– Зачем согласился спуститься в ядро, когда придет к тебе старость? Не вижу внутри согласия.
– Обстоятельства.
– Почему высокого Чаппу считаешь… – голос в сознании замялся, выискивая понятие. – Другом? Он инсект. Он тебя не выбирал. Он дал тебе пять порицаний.
– Толковый мужик.
– Покажи сны. – Голос затих надолго, в мозгах снова копались, и делали это куда грубее, чем Игль. Вероятно, решил Уильям, морщась, это из-за малого опыта работы с людьми. Под сводом черепа снова загудело чужое опасливое любопытство: – Нет смысла… Ты прошел сюда ценой смерти четырех бойцов. Ты ценил их жизнь выше, чем требует целесообразность. Противоречие. Закон внутри сам себе противоречит. Закон внешний отрицает выбранный путь. Но ты жив и не утратил способность принимать решения.
– Тиль перевел много наших книг, он умен, как чертов очкарик-профессор, – устало усмехнулся Уильям, принимаясь тереть лоб и массировать затылок. – Я читал мало. Но я знаю твердо одну штуку: у нас в книгах нет ответов, там сплошь вопросы. Та же дрянь с головой. У меня там ворох вопросов и нет ни одного ответа, постоянного и годного на все сто. Так мы и живем.
– Закон внутри всегда силен у людей?
– Нет.
– Иди.
Уильям встал, поклонился, сам не зная, кому и чему, может, просто спину проверил – а то давит усталость так, будто горб прирос к лопаткам. Хотелось миновать зеркало и навсегда оставить позади недра планеты Жвир и ее отшельника, уединившегося среди миллионов соплеменников, которые не содержат вопросов и потому не нарушают размышлений законника Огга.
– Черт, не могу я так просто уйти, – спохватился Уильям. – Надо передать Тилю его личные вещи. Надо на правах габ-сотрудника подать прошение о допуске к общению с ним в целях контроля условий содержания. Еще я должен забрать останки солдат Оберега.
– Это сделано, – отозвался голос. – Оно было… громким в сознании, очень громким. Иди.
Уже шагнув к зеркалу, Уильям разобрал последний шёпот, едва слышный. Огга соизволили пообещать разобрать случай Тиля как особенный. Вероятно, для законника это было величайшим одолжением. Пришлось снова поклониться и поблагодарить.
До самого крейсера Уильям молчал, прикрыв глаза и отдыхая. Сознание мутилось, под веками мерцали зеленые круги, словно пришлось долго смотреть на солнце. Хотя он не смотрел, он сам был объектом, в нем копались со спокойным интересом патологоанатома к трупу… Ему ставили не подлежащий обжалованию диагноз, норовя приписать перечень недугов всему человечеству.
На знакомой террасе Игль страдал в медицинском лежаке, черные тени залили окологлазья и не желали исчезать при сколь угодно ровном свете. Игль тянул через трубочку какой-то полезный напиток. Рядом стоял сам высокий носитель Чаппа и – бывает и такое – отчитывал сун тэя, как пацана.
– … безответственно! – донеслось до Уильяма, едва отдышавшегося после доставки. – Я свяжусь с вашим отцом. Хуже, я осмелюсь позвонить вашей матушке. Я сообщу, что вы опозорили семью. Я оповещу ри тэя, вы будете изгнаны из корпуса. Это немыслимо! Вы хотя бы отдаете себе отчет, что ваши игры ставят под удар миропорядок этого универсума? Вы…
