Темнеет теперь поздно. По телевизору уже передают вечерние новости, а за окном ещё и не сумерки даже.
— Выключите вы его, — говорит отец, в виду имея телевизор.
— А чё он тебе? — спрашивает мама.
— Да надоел уж… всё одно и то же. Да и орёт-то, можно ж и потише.
— Погоду только вот послушаем, — говорит мама.
Убавил я звук.
— Ну, вот, а то… как молотком по перепонкам, — говорит отец. И спрашивает: — На улице-то как, светло ещё, уже стемняло ли?
— Светло, светло, — говорит мама.
— А ясно?
— Ясно, — говорит мама.
— Значит, подстынет.
— Да уже подстыло, — говорит мама. И говорит мне: — Пока я спать-то не ушла, Олег, ты почитал бы.
Прочитал я:
«В первый же день недели Мария Магдалина приходит ко гробу рано, когда было ещё темно, и видит, что камень отвален от гроба…
…
Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его».
Отложил я Евангелие. Взял «Волхва». Не читается. Вернул книгу на место — на спинку дивана.
— О-ох, — вздыхает мама. — Горе, горе, что муж Григорий.
— Хоть бы худенький, — продолжаю я, — да Иван.
— А у нас Иван, — улыбается мама, — да не дай Бог вам.
— Дак Он, Христос-то, — говорит отец, — чё, был евреем?
— Из этой родом-то, из Галилеи, а где такая, я не знаю, — говорит мама.
— По сравнению с тем, что Он Бог, — говорю я, — это не имеет никакого значения.
— Ну, ё-моё… Опять за это! — говорит отец. — Пошто вы так-то всё, с какой-то придурью!.. — Встал он, утопал к себе сердито, фикус только покачался.
— Ох, уж и муж. Гроза, а не мужик… Ну, и я пойду, — говорит мама. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — отвечаю.
Выключил я телевизор и свет в зале.
Вышел на улицу.
Стою возле ворот.
Подстрекатель слева тут же, слышу, подступил. Как углие огненное. Но помалкивает.
Ручей шумит напротив — сам с собою.
Ельником пахнет — остро в ноздри, земля оттаяла где и теперь подстыла — ею. Запах извечный — растревожил.
Небо бледно-зелёное, редкие на нём звёзды, остальные ещё не выявились. Как изумруды. Одна над ельником, в той стороне, где Петербург, сияет ярко — брусонец: были в роду у нас и поморы.
Прочертил небо с востока на запад самолёт. Самого уж нет, и гула не слышно, а след остался — розовый — воткнулся в тёмный ельник.
Сердце мне остро-остро защемило: там, далеко — Медведица, а тут… И как оставишь!
Господи, устрой.
21
20 апреля. Неделя 6-я, ваий (Неделя цветоносная, Вербное воскресенье).
Вход Господень в Иерусалим.
Преподобного Георгия исповедника, митрополита Митиленского (после 820); преподобного Даниила Переяславского (1540); мученика Каллиопия (304); мучеников Руфина диакона, Акилины и с ними 200 воинов (ок. 310); преподобного Серапиона монаха.
Литургия святого Иоанна Златоуста.
Преподобный Даниил родился в городе Переяславле-Залесском от благородных родителей и с самого детства отличался благочестием. Узнав из жития святого Симеона Столпника, что тот для обуздания плоти обвивал свое тело веревкою, и сам так сделал. Веревка вросла ему в тело и причиняла боль, но Даниил терпеливо переносил это. Поступив в своём городе в Горицкий монастырь, он 30 лет здесь подвизался и был игуменом. Особенно любимым его подвигом было отыскивать умерших странников, убитых или замерзших, застигнутых нечаянною смертью. На своих плечах нёс он отысканное тело и предавал погребению на кладбище. Здесь же, на кладбище, Даниил основал сначала храм, а затем и обитель, названную после его именем. Однажды разбойники напали на Даниила. Их поймали и представили ему на суд. Отпустил святой разбойников. Почил святой Даниил в глубокой старости в 1540 году. Нетленные его мощи открыто почивают в приделе соборного храма, посвящённом его имени.
Акулина.
«Дождь на Акулину — хороша будет калина».
Не жди калины, значит, нынче осенью, не уродится — небо ясное, дождём-то и не пахнет.
«Уродится, нет ли, — говорит на это отец, — никто не знат… Брехня всё это».
«Да пошто брехня-то, — говорит мама. — Примета».
«А приметы и не брешут! — говорит отец. — Может, чё когда и совпадало, в старину-то, я не спорю… Всё теперь перекосило».
«Может. Может быть, — сдаётся вроде мама. — И обешшано, настанут времена-то… Никому и ничему не будет веры, — говорит она. — И небо в свиток даже скрутится. Представить жутко».
«Песню свою опять и затянула, — сердится отец. — Чуть только чё, так и запела».
Мама на это только улыбается.
Скворцы появились. Наконец-то. То уж отец забеспокоился. Поселилась пара, выгнав из него воробьёв, и в нашем скворечнике — дом родной их, может, с прошлого-то года. Самка внутри гнездо себе устраивает, за строительным материалом только вылетает — слёту взялась она за дело. Самец, выпятив золотую грудку, сидит среди хвои, в солнечных лучах, на ветке кедровой, вовсю заливается — самку так он веселит, то, что слышит, передразнивает ли: помяукал и полаял.
Отец теперь много времени проводит на улице — за зиму-то стосковался. И сейчас вот сидит на скамейке, под берёзой, сложив руки на торец палки, глазами самому себе в затылок — скворца слушает. Тепло — отец без телогрейки, только в свитере, но в шапке — ту и летом не снимает он.
Мама в ограде мусор вытаявший в ведро собирает — щепки, в основном, от дров — полно тех, щепок, накопилось с осени-то. После ими печку в подсобке протопит — зря не пропадут.
Я нарезаю на кубы железной лопатой в огородчике, под крышей дома, на северной, засолнечной, стороне, плотный снег, таскаю его в ледник.
Натаскав в ледник снегу и попив крепкого чаю, подался я в лес. Едва пробрался: вода ж везде — и в лужах на дороге, и под снегом; за вербами отправился.
Принёс вербы домой, налил в двухлитровую стеклянную банку воды, сунул в неё веточки, поставил на праздничный стол в зале банку.
Умилилась вербам мама.
Пахнут.
«Господи, Господи, дожили неужели».
Отец к ним так только — прислушался.
Пошёл в лес когда, встретил возле Куртюмки Данилу Коланжа, сына моего учителя по истории Артура Альбертовича Коланжа. Душевный человек. Проведать надо, не могу никак собраться. Давно уже его не видел. Потомок французского генерала, убежавшего в Россию от Наполеона, угодивший в сталинские времена из Риги в Ялань вот. Был он, Артур Альбертович, женат. Преподавала его жена у нас в школе немецкий язык. Латышка. А умерла она ещё в семидесятых, когда на флоте я служил. С тех пор вдовец Артур Альбертович. Живёт с сыном.
