Они встречались еще дважды, все больше сближаясь. Бауман
видел, как млеет в его присутствии юная красавица, но держал дистанцию – с
несовершеннолетними связываться было опасно. Но когда Ева сама прыгнула к нему
на колени и припала своими жаркими губами к его рту, он не мог не ответить,
девчонка оказалась безумно сексуальной. Они страстно целовались, лежа на
диване, когда бабушка с Дусиком пришли проведать Еву. Увидев, что вытворяет с
ее внучкой Андрон (лифчика на Еве уже не было, вместо него грудь поддерживали
ладони Баумана), Элеонора пришла в бешенство. «Старый кобель! – орала
она. – Да как ты посмел?! Дотронуться до нее? Я тебя за это в тюрьму
упеку! Как совратителя малолетних!» «Совратитель» чуть не умер на месте от
стыда и страха, но ему на помощь пришла Ева. Так же экспрессивно, как бабушка,
она стала доказывать, что Андрон не виноват, это она, Ева, его соблазнила…
«Ты хотела отдаться этому павлину щипаному?» – ужаснулась
бабушка. «Я люблю его! – провозгласила внучка. – И выйду за него
замуж!» Тут пришла очередь ужасаться Андрону. Он не собирался менять свою
супругу на семнадцатилетнюю сикушку, о чем тут же сообщил ей и бабушке, после
чего был изгнан и навсегда отлучен от дома. Сразу после этого Элеонора повела
Еву к гинекологу, дабы убедиться в том, что ее девственности не нанесен урон.
Врач ее успокоил – внучка оставалась невинной, но Элеонора все равно приняла
меры: посадила Еву под домашний арест, чтобы та не довела дело до конца.
Выпустили ее из-под замка через неделю, когда все поклонники бабушки, молодые и
старые, были разогнаны. Элеонора пожертвовала ими ради внучки. Раз они так
падки на свежее мясо, а Ева так неравнодушна к старенькому, нечего вводить и
их, и ее в искушение.
После этого Элеонора внучке доверять перестала: она блюла
ее, регулярно таскала к гинекологу. Ева же, смертельно обиженная бабушкиным
недоверием, все еще страдающая по Андрону, потихоньку стала бабушку ненавидеть.
Она обвиняла ту в эгоизме, самодурстве, вмешательстве в личную жизнь, а
главное, в том, что бабушка разрушила ее счастье… Наивная Ева не хотела верить
в то, что Андрон забыл о ней по собственному желанию, ей думалось, это бабка
его застращала.
Через два года, в девятнадцать с половиной, Ева отдалась
художнику-авангардисту. Некрасивому, немолодому, страдающему алкоголизмом
мужику. Она решила: чем хуже, тем лучше! Не дала мне сделать это с красивым и
любимым, вот тебе, получай! Евина месть осталась незамеченной – как раз в день,
предшествующий плановому осмотру, Дусик умудрился нарисоваться со своим
любовником перед Элеонорой, за что был изгнан из дома…
После этого Ева бабку окончательно возненавидела! А спустя
несколько лет выжила из собственной квартиры, отселив в халупу на окраине.
Отомстила! Показала, кто умнее и хитрее…
Вернее, думала, что показала. А потом выяснилось, что
показали ей… Кукиш! Шиш с маслом! Голый зад! Американский «фак» безымянным
пальцем…
Старая ведьма переиграла молодую! Завещала баснословно
дорогую и невероятно редкую коллекцию фамильных украшений (фамильных
драгоценностей князей Шаховских, к роду которых принадлежала бабка, а значит, и
Ефросинья!) своей приживалке Аньке Железновой, которая, как утверждала
Элеонора, приходилась дочерью ее сводному брату, а по мнению Евы, просто была
средством отомстить ей самой – в их родство она не верила. Единственная не
верила. Остальные приняли выскочку Аньку за настоящую княжну и даже не пикнули,
когда та присвоила себе фамильные цацки.
При воспоминании о коллекции старинных украшений, уплывших
из-под носа, Ева помрачнела еще больше. Два с лишним года прошло с того
времени, а она все не могла успокоиться. Ей было до смерти обидно, что
настоящие произведения ювелирного искусства, можно сказать, шедевры, достались
голодранке Аньке, выросшей в загаженной коммуналке и ни черта не смыслившей в
драгоценностях, тем более антикварных. Особенно Ева страдала из-за одного
колье. Бабка, до того как рассориться с внучкой, то и дело надевала его своей
Фросеньке на шею, чтобы та привыкала к нему, поскольку почти три века оно являлось
фамильной реликвией, наследуемой старшими дочерьми той ветки рода Шаховских,
которая пошла от именитого пращура бабки – князя Андрея Илларионовича. Колье
это было роскошным, а камни в нем – огромными. Цена этой «безделушки» явно
зашкаливала за миллион (точной суммы Ева не знала, ибо реликвию никто не
оценивал – фамильные сокровища, как известно, бесценны), но Ева мечтала о колье
не из-за стоимости. Просто для нее владение семейной драгоценностью было делом
принципиальным. Она считала себя законной наследницей – не по документам, а по
крови, голубой крови (о матери-простолюдинке и дедушке «из простых» она не
вспоминала), поэтому так жаждала заполучить колье. Заполучить и любоваться им,
и гордиться им, и хвалиться – чтобы все эти выскочки из Дворянского собрания, у
которых есть лишь липовые грамоты, передохли от зависти!
Но колье Еве так и не досталось. Оно ушло, как и многое из
бабкиной коллекции, чмошнице Аньке. За это Ева ее всей душой возненавидела… А
впрочем, зачем кривить этой самой ненавидящей душой? Уж себе-то можно
признаться, что не только и не столько в цацках дело. Дело в том, что чмошнице
Аньке досталось гораздо большее сокровище – роскошный мужик, лапочка, душка:
адвокат Петр Моисеев, в которого Ева по-настоящему влюбилась. Впервые за многие
годы! С тех самых пор – с Андрона! Да так, что сама себе удивлялась.
Навязывалась ему, ничего не требуя взамен, себя предлагала, как последняя
шлюха… А он…
А он ее отверг!
Нет, правильнее будет сказать – отшил. Яростно, холодно,
обидно!
А потом женился на чмошнице Аньке! Потащил под венец, как
положено, привел в свой дом, сделал эту дуру хозяйкой. Кто-то говорит «любовь»,
но Ева уверена – корысть. Падок оказался душка адвокат на княжеские сокровища!
Истинной наследнице рода Шаховских, утонченной красавице Еве, предпочел Аньку
Железнову, ныне богатую наследницу старой Элеоноры, а некогда лохушку из
коммуналки…
– Черт, жаль, что Дусик ее тогда не прибил! – зло
рыкнула Ева, как делала всякий раз, вспоминая о своей так называемой
родственнице.
Настроение от этих воспоминаний еще больше испортилось, и
Ева, едва сдерживая злость, гнала по трассе, спеша быстрее попасть домой. Там
уютно, комфортно, мило, там удобный диван, махровый халат, носки из верблюжьей
шерсти, там можно скинуть с себя элитные шмотки, стереть с лица влагостойкий
макияж, юркнуть в кровать и валяться, попивая любимую перцовку (и для
успокоения нервов хорошо, и при простуде) и тупо пялясь в телевизор. Кто бы
знал, как в последнее время Ева уставала от своей публичности, от тусовочной
жизни, от этого чертового гламура! Хотелось плюнуть на все и, закрывшись в
квартире, лопать запретные булки, пить горилку, ходить в верблюжьих носках,
халате и хлопковых трусах, а главное, никого не видеть: ни журналюг, ни
козликов-поклонников, ни фанатов, ни собратьев по тусовкам, ни своего
продюсера…
С этими отнюдь не приятными мыслями Ева подрулила к своему
дому. Поставив машину на привычное место, она выбралась из салона, прихватив
пакет с купленным провиантом. У двери замешкалась, доставая магнитный ключ от
подъезда, но все ж таки выудила его из кармана, открыла.
