На Западе генетика завоевывала популярность с невероятной скоростью. Ее основные положения были достаточно просты для понимания и доказательства, даже для девятилетних детей (таких, как Холдейн). Однако в СССР в середине 1920-х гг. изучение генов практически прекратилось, поскольку в стране под руководством Сталина наука тоже подчинялась тоталитарным установкам марксизма, а генетика и «выживание сильнейшего» были несовместимы с утопической идеей об абсолютном равенстве.
Можно сказать, все худшие признаки распада советской науки в этот период материализовались в лице агронома Трофима Лысенко, который на протяжении 20 лет тормозил развитие генетики в СССР. Украинец Лысенко был сыном неграмотного крестьянина, и долгое время о нем как об ученом никто не знал, пока в 1927 г. в газете «Правда» не была опубликована заметка «Поля зимой»: «Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли, – дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой, и лицом незначительный, – только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать». Лысенко быстро поднимался по советской бюрократической лестнице через грубый макиавеллизм и преклонение перед Сталиным, а данная характеристика оставалась на удивление верной.
Лысенко был одним из поклонников маргинальной теории Ламарка о наследовании приобретенных признаков. Основываясь на теории Ламарка, он пытался вывести морозоустойчивые сорта зерновых культур. Якобы созданный им метод превращения яровой пшеницы в озимую оказался катастрофой для сельского хозяйства, уже пострадавшего от массовой коллективизации. За несколько лет миллионы жителей страны умерли от голода.
Однако Лысенко активно использовал свое крестьянское происхождение, чтобы понравиться Сталину, и быстро занял ведущее положение в советской биологии. Результат его управления был катастрофическим. Большинство ученых, работавших при Лысенко, существовали в атмосфере страха и подгоняли свои теории в соответствие с марксистскими догмами, несогласные же могли поплатиться жизнью.
Одной из жертв Лысенко был генетик Николай Вавилов, некогда организовавший первый приезд Холдейна в Россию. Хотя Вавилов был одним из самых горячих сторонников идей Менделя, он попытался не ссориться с Лысенко и даже способствовал его избранию в Академию наук Украины. Тем не менее в 1940 г. Вавилов был арестован за шпионаж. Его приговорили к высшей мере наказания, однако затем заменили расстрел 20 годами тюремного заключения. Вавилов умер в тюрьме от голода и болезней. К 1948 г. почти все генетики страны были «проработаны» на партийных собраниях и были вынуждены отказаться от своих научных изысканий.
Деятельность Опарина в «эпоху» Лысенко осталась темным пятном на его биографии. Летом Опарин и Лысенко вместе снимали дачу и вообще считались друзьями, однако в оруэлловском мире сталинской России невозможно было догадаться об истинной природе человеческих отношений. Безусловно, марксистская теория повлияла на работу Опарина. В молодости Опарин казался настоящим коммунистическим ученым, что в последние годы существования СССР стало редкостью, поскольку период репрессий выдавил из научной среды все капли подлинного идеализма. В каком-то смысле подход Опарина к вопросу о происхождении жизни мог быть связан с его марксистскими взглядами. Возможно, ему помогло то, что советские ученые в меньшей степени были зажаты в рамках какой-то одной дисциплины, чем их западные коллеги. Рассуждая о медленных, но неизбежных эволюционных изменениях, приведших к появлению жизни, Опарин был близок к теории Фридриха Энгельса, изложенной в «Диалектике природы». Хотя Опарин никогда не опирался на теории Лысенко, до 1950-х гг. он старался не касаться генетики, которая в конце столетия стала неотъемлемой частью исследований происхождения жизни
[47].
Многие ученые-диссиденты видели в Опарине в худшем случае союзника Лысенко, в лучшем случае – его пособника. А многочисленные друзья Опарина в разраставшемся международном сообществе ученых, занимавшихся вопросом происхождения жизни, не могли совместить его деятельность при Лысенко с образом милого и добросердечного человека, умевшего очаровать любого.
Что касается Холдейна, ему невыносимо было наблюдать, как самое сильное в мире коммунистическое государство сползало в безумие лысенковщины. В 1948 г., на пике борьбы с генетикой в СССР, Холдейна заставили публично выступить с осуждением генетики на съезде коммунистической партии Великобритании. В следующем году Холдейн вышел из партии.
Однако он не отказался от левых взглядов. С отвращением узнав о вторжении британских войск в Египет в период Суэцкого кризиса 1956 г., Холдейн эмигрировал в Индию, жившую в условиях политики умеренного социализма, проводимой Индийским национальным конгрессом. Холдейн полюбил приютившую его страну, стал вегетарианцем и носил традиционную набедренную повязку, так что его иногда принимали за гуру. Он любил шутить, что отправился в эмиграцию, поскольку устал носить носки. «Шестьдесят лет в носках вполне достаточно», – написал он. После смерти Холдейна его именем была названа важная магистраль, проходящая перед самым крупным в Южной Азии научным центром недалеко от Калькутты.
В 1963 г. Холдейна попросили выступить на тему о происхождении жизни на нескольких конференциях и собраниях в США. Одно из мероприятий происходило в Институте биологических наук в Северной Каролине. Поскольку закон штата запрещал членам коммунистической партии выступать на мероприятиях, организованных за счет государственного финансирования, Холдейна спросили, состоит ли он или состоял когда-нибудь в коммунистической партии. Он отказался отвечать на этот вопрос, заметив, что в СССР приглашенных лекторов не спрашивают, являются ли они членами консервативной партии. Он также сказал, что «использует этот пример для агитации против законов страны, которые, совершенно очевидно, идут вразрез с принципами отцов-основателей».
Если не учитывать инцидент в Северной Каролине, остальная часть путешествия Холдейна в США прошла успешно, включая и заключительную конференцию в Вакулла-Спрингс во Флориде, недалеко от Таллахасси. Организатор конференции биохимик Сидней Фокс пригласил и Опарина. Холдейн и Опарин переписывались на протяжении нескольких десятилетий, но никогда раньше не встречались.
Опарин выступал со вступительной речью, а Холдейн его представлял. «Я думаю, нас с Опариным можно считать старейшинами в этой области науки, но между нами есть важное различие. Тогда как я не могу сказать на эту тему ничего серьезного, доктор Опарин посвятил ее изучению всю жизнь», – сказал он. Холдейн покинул конференцию раньше времени из-за болей в животе. В госпитале в Таллахасси ему объявили, что у него рак. В этом же году он умер.
Гипотеза Опарина – Холдейна позволила по-новому взглянуть на проблему происхождения жизни. Это была современная попытка понять, в каких условиях возникла жизнь (а эти условия были совсем не такими, какими их представляли раньше). Хотя полное понимание функционирования клетки сложилось только к концу столетия, Опарин и Холдейн понимали клеточную механику на очень сложном уровне. Однако, совершив невероятный теоретический прорыв, они почти не пытались доказать свои идеи опытным путем. Холдейн никогда не делал никаких экспериментов в этой области, а попытки Опарина практически не дали результатов. Однако под влиянием их идей сформировалось новое поколение ученых. Вскоре их гипотеза была подтверждена в одном из самых знаменитых экспериментов XX в.
