Наш длинный путь к пониманию происхождения жизни преподнес нам и другие, менее явные уроки. Он позволил нам глубже осознать суть научного поиска, а также нашей собственной природы. Большинство действующих лиц этой длинной саги не просто пытались ответить на тот или иной вопрос; многие из них использовали науку, чтобы доказать или опровергнуть представления об устройстве мира.
Франческо Реди пил змеиный яд не только для того, чтобы проверить его действие, он пытался продемонстрировать приоритет разума над суеверием. Атеисты, поддерживавшие Джона Нидхема, не говорили о его трудах «это хорошо поставленный эксперимент», – они видели в его бульоне с микробами возможность обойтись без Бога. В том же ключе его работу воспринимали и верующие люди, они видели в ней угрозу основополагающим идеям, на которых строилась их жизнь. Сидней Фокс смотрел на микросферы протеиноидов и видел в них оправдание трудов всей своей жизни, от которых не мог отказаться даже под самым сильным давлением. Практически каждый ученый, пытавшийся анализировать микроокаменелости в древних камнях или в метеоритах, видел что-то свое. Анализ этих микроскопических структур можно сравнить с научным эквивалентом теста Роршаха
[67].
Часто бывает, что экспериментаторы изучают одни и те же данные и делают совершенно разные выводы, иногда диаметрально противоположные. Дело в том, что наука и ученые существуют не в вакууме, а в реальном мире постоянно изменяющихся идей и мнений. Со времен Пастера многое изменилось. Изменилось общество. Изменилась религия. Изменились наши представления о мире и взгляд на наше место в нем.
В соответствии с этим мы сегодня иначе интерпретируем научные факты, и явственнее всего это проявляется именно в вопросах, связанных с происхождением жизни. Большинство людей не могут просто отмахнуться от этого вопроса и сказать «я не знаю», как когда-то отвечали на вопрос о происхождении молнии или теперь отвечают на вопрос о природе черных дыр. Мы не знаем точно, как зародилась жизнь, но в голове каждого из нас уже есть некий ответ, основанный на философских или религиозных предпосылках, предположениях или просто фантазиях. У нас есть этот ответ, поскольку мы должны его иметь, ведь тема происхождения жизни непосредственно касается самой сути жизни. И ученые в этом смысле ничем не отличаются от других людей. Они часто отстаивают собственный взгляд, даже если есть очевидные опровержения, даже, как в случае Сиднея Фокса или Чарлтона Бастиана, когда это сопряжено с риском для научной репутации.
И все же наука остается лучшим способом познания мира. Она включает в себя элемент проверки – provando e riprovando в терминах Accademia del Cimento. В конечном итоге ученые часто достигают истины. Или, по крайней мере, приближаются к ней. Сегодня практически любой человек согласится, что мухи появляются из яиц, а не из тухлого мяса. Пастер был прав относительно существования микробов в воздухе, а Бастиан ошибался. Идеи одного человека становятся общепринятыми, идеи другого забываются. Мы видим справедливость тех или иных идей, поскольку научный метод беспристрастен; таким его видели и Пастер, и Докинз. В истории науки было множество людей, признававших истину даже вопреки собственному мнению или представлениям своей эпохи. Дарвин не получал удовольствия от роли «капеллана дьявола» в противостоянии с набожными людьми, которых он уважал, и церкви, в которую он ходил. Он с большой неохотой делился с миром своими научными заключениями, но все же делал это. С тех пор наше понимание природы невероятно углубилось.
В конечном счете наука рассеет наши старые ошибочные идеи и откроет нам новые истины, хоть этот путь не всегда прям и прост, и не всегда ясно с первого взгляда, кто выиграет, а кто проиграет. Вот что биолог Джордж Уолд писал в 1954 г. в журнале Scientific American по поводу великого «триумфа» Пастера в споре о спонтанном зарождении жизни:
«Нелегко бороться с такими глубоко въевшимися и понятными идеями, как идея о спонтанном зарождении жизни. В таком деле нет ничего лучше, чем шумный и упрямый оппонент, как тот, что достался Пастеру в лице Феликса Пуше, чьи выступления перед Французской академией наук заставили Пастера проводить все более и более сложные эксперименты. Когда [Пастер] закончил, от веры в спонтанное зарождение жизни не осталось и следа. Мы рассказываем эту историю начинающим студентам-биологам, поскольку она иллюстрирует победу разума над мистицизмом. Но, на самом деле, все почти наоборот. Логично было верить в спонтанное зарождение. Единственная альтернатива заключалась в том, чтобы верить в первичный акт божественного творения. Третьего не дано».
В истории науки было множество «проигравших», цеплявшихся за свои выводы, несмотря на их неприятие современниками. Все они были упрямы, некоторые разрушили свою профессиональную карьеру, но продолжали идти своей дорогой.
Может показаться, что неспособность этих людей отказаться от своих взглядов под натиском критики или даже опровергающих доказательств является лишь проявлением снобизма. Однако в этом упрямстве, возможно, заложен определенный смысл. Натуралист Александр фон Гумбольдт однажды заметил, что научное открытие переживает три этапа. Первый этап – отрицание. Второй – отрицание важности. Третий – утверждение, что открытие совершил другой человек. Для того чтобы пережить первый этап, нужна большая сила духа. Истинных мыслителей часто считают ненормальными. Если выясняется, что они ошибались, они входят в историю чудаками, если оказывается, что они были правы, история возносит их в ранг мудрецов. Но и бывший чудак в будущем может оказаться мудрецом.
Научный поиск объяснений происхождения жизни продолжается. И мы видим, что наука, как и история, повторяется. Каждое поколение находит новый «окончательный» ответ, и каждое поколение затевает новый спор. Некоторые выдающиеся ученые затаскивают свой камень в гору только для того, чтобы увидеть, как он скатится вниз. Под микроскопом, в лабораторной пробирке, в окаменелостях или камнях опять находится что-то «новое» – только для того, чтобы быть заново проанализированным, заново обдуманным и заново интерпретированным. И в этом поиске ученые часто находят ответы, которые уже когда-то были отброшены как негодные. Спор между Нидхемом и Спалланцани удивительно похож на спор между ван Гельмонтом и Реди или между Пастером и Бастианом. У каждой эпохи был свой «победитель», но часто его «победа» держалась лишь до прихода следующего поколения.
А вот «побежденные» никогда не исчезнут из научных книг и учебников. Однако наука имеет короткую память. Все истории будут рассказаны и пересказаны иначе, и мы не знаем, как они закончатся. Тот, кто был забыт, может воскреснуть. Оттуда, где остановились одни, двинутся вперед другие. Может быть, мы найдем ответы в отвергнутых идеях, в которых сейчас не видим смысла.
Когда (или если) строгий научный ответ на вопрос о возникновении жизни будет найден, может оказаться, что истинный ответ все же неуловим. Дело в том, что за вопросом о происхождении жизни всегда стоял другой, гораздо более важный вопрос. Именно поэтому тема происхождения жизни всегда вызывала столь горячие споры и интуитивные ответы, и именно поэтому такое множество ученых пренебрегало научной осторожностью. Люди, искавшие ответ на вопрос о происхождении жизни, на самом деле, очень часто искали ответ на вопрос о смысле жизни. А вот на этот вопрос одна только наука, возможно, никогда не сможет ответить.
