Раннее утро следующего дня началось с завтрака и построения терции.
Царевичу требовалось осмотреть людей. Взглянуть им в глаза. Попытаться понять – готовы ли они атаковать превосходящие силы, развивая достигнутое преимущество. Или нужно отходить. Программа-минимум была перевыполнена с большим запасом. Пятьсот с гаком гусар полегло у противника, да за три тысячи – пехоты. И это не считая большого числа легкораненых, что отступили во временный лагерь.
Почему атаковать?
Потому что Станислав сделал правильный вывод из поражения. Расспросил своего заклятого француза. Так что ляхи стали снимать пушки с батарей под Смоленском еще вечером. Туда ведь «игрушки» калибров в восемь-двенадцать фунтов для пролома стен привезли. Эти разобьют издалека его боевые порядки. Обрушат и без того не больно-то высокий боевой дух войска. Повыбьют «единорогов». А потом ляхи и немцы повторят свою атаку. Выстоит ли он снова? Кто знает. Но риск становится слишком большим. Царевич на него был не готов, даже ради куража и славы…
Дмитрий медленно шел перед построенными войсками. Осматривал людей. От них веяло смешанными чувствами. Нужно ли с такими атаковать? Большой вопрос. Но он должен был попробовать…
– Вчера вы разбили врага! – громко произнес царевич. – Вы! Но я не верю вам… Да! Вы не ослышались! Я не верю вам! Ибо вы боитесь ляхов! Вчера разбили! А сегодня боитесь! Они тащат пушки. Их должно атаковать не медля. Решительно! Напористо! Сбросить за лед! Обратить в бегство! Но вы не готовы! Вы их слишком боитесь! Так что сворачиваем лагерь. Мы отступаем, – произнес царевич и спокойным шагом отправился к своей палатке.
Провокация? Безусловно. Но он действительно не верил в них. И нуждался в костыле такого рода. Склонят голову и поплетутся собирать пожитки, ворча и проклиная свою судьбу? Значит, отступят. Ничего страшного не произойдет. Предсказуемо. А если заропщут да загудят, разъяряясь, то, может, и выйдет что путное.
В палатке он взял в руку сводку о работе трофейной команды и начал ее перечитывать, чтобы хоть чем-то себя занять. Мысли путались, не позволяя сосредоточиться на закорючках далеко не самого аккуратного рукописного текста. А там, снаружи, потихоньку начинало все закипать. Сначала редкие крики потихоньку перерастали в натуральный гвалт. Десяти минут не прошло, как в палатку заглянул Петр Иванович с пылающим взором и раскрасневшимся лицом. Он ничего не сказал, но это и не требовалось.
Дмитрий встретился с ним взглядом и улыбнулся.
Вышел к людям.
Они волновались. Многие махали оружием и руками. Кто-то что-то кричал. Их можно было понять. Или нет? Впрочем, это и не важно. Он добился того, чего хотел.
«Прямо планета обезьян, – проскочило у него в голове. – Хотя… вполне, вполне. Мы ведь родичи. Точнее, лысая разновидность…»
Царевич поднял руку, призывая к тишине.
В несколько ударов сердца эта «стая гамадрилов» затихла, напряженно вглядываясь в него.
– Не хотите отступать?
– Нет!
– Не слышу!
– НЕТ!!! – взревела толпа.
– Хотите в бой?
– ДА!!!
– Неужели не боитесь?!
– НЕТ!!! – протяжно и жутко закричали его бойцы.
– Тогда атакуем! – крикнул Дмитрий и улыбнулся. Риск велик. Но пока запал не прошел, можно было попытаться. Пока они еще боятся своих страхов…
Станислав Жолкевский пребывал в шоке.
Такой разгром! Из двух тысяч крылатых гусар пять сотен там так и остались, да еще до восьми сотен с ранами слегли. Даже малые картечины – и те вредили немало. На неделю, не меньше, из строя выбивали. Да и лошадей сколько побило! Страсть! А наемная немецкая пехота так и еще больше пострадала…
– Не переживайте, – с язвительными нотками в голосе произнес француз. – Подведем пушки и вынудим их отойти.
– Отойти?! Только отойти?!
– Боюсь, что разбить их так просто не получится. Это терция, друг мой.
– Будь она проклята! – в запале закричал гетман.
– О да! Вся Франция тебя в этом всецело поддерживает, – с едкой улыбкой и легким поклоном, выполненном в издевательской манере, заметил француз.
Капитан для себя уже все решил. Кампания проиграна. Появление на этом театре боевых действий терций делало его совершенно неинтересным и крайне опасным. По крайней мере, на его взгляд. Осталось только правильно из всей этой дурной истории выйти. Все-таки репутация наемника стоила крайне дорого. Один раз оступишься – можешь и не подняться.
В этот момент взгляд француза привлекло какое-то движение у перелеска, что отделял временный лагерь армии от поля боя. Он достал свою зрительную трубу и побледнел. Этот неугомонный принц явно желал закрепить успех…
Дмитрий во главе сотни поместной конницы выскочил из-за перелеска и остановился. Перед ним лежал стихийно разбитый лагерь. Он оглянулся и улыбнулся. Из леса рысцой выбегали пехотинцы и сразу строились. Первая линия терции обретала свой вид прямо на глазах.
Пять минут. Ну, примерно. И построение завершилось.
В лагере же нарастала паника.
– Примкнуть штыки! – громко крикнул царевич. Переждал волну шелеста с лязгом. И вновь заорал. – Вперед!
Сразу же ударили барабаны. Чуть позже подключились флейты. И пехота, четко удерживая строй, двинулась вперед атакующими колоннами.
Маршевая музыка была предельно примитивна просто потому, что никакого полевого оркестра Дмитрий собрать тупо не мог. Тут ни нормальных инструментов, ни толковых музыкантов для этих целей взять было неоткуда. Поэтому он остановился на мелодии, которую много раз слышал в исторических фильмах – British Grenadiers Song в ее наиболее архаичном исполнении
[54]. Всего лишь барабан да флейта. Примитивный и очень удобный мотив для ритмичного наступления плотных масс пехоты. Проще только тупо в барабаны бить. Так как у англичан этой мелодии еще не было, Дмитрий без малейшего зазрения совести назвал ее «Московский пехотный марш».
Развернутые знамена
[55]. Четкий шаг. Ритмичная музыка.
Для залпа никто не останавливался. Так колоннами и вошли в лагерь, где уже бушевала всеобъемлющая паника. Конечно, очаги сопротивления появлялись то здесь, то там. Но их сразу же подавляли, забрасывая ручными гранатами да обрабатывая из мушкетонов и ручных мортир. Из-за чего гренадеры метались по лагерю, подрабатывая штурмовыми группами.
