Однако отношения со знакомыми незнакомцами обладают скрытым качеством, которое в определенных случаях становится явным. Я слышал историю, как одна женщина потеряла сознание у входа в свой подъезд. Ее соседка, которая видела ее 17 лет, но никогда с ней не разговаривала, тут же принялась действовать. Она ощутила себя ответственной, вызвала врача и даже поехала с ней в больницу. Вероятность заговорить со знакомым незнакомцем возрастает и в случае, если встречаешься с ним в необычном месте, не там, где всегда. Если бы я гулял по Парижу и наткнулся на кого-то из попутчиков со станции «Ривердейл», мы бы, несомненно, поздоровались – в первый раз. А поскольку знакомые незнакомцы часто начинают разговаривать друг с другом в чрезвычайной ситуации, это заставляет задать интересный вопрос: есть ли способ пробудить солидарность, не рассчитывая на чрезвычайные ситуации?
ТАВРИС: Чтобы изучить знакомых незнакомцев, ваши ученики непосредственно обращались к пассажирам. Характерно ли это для вашего стиля эксперимента?
МИЛГРЭМ: Методы сбора информации всегда следует согласовывать с решаемой задачей, и не все жизненные явления можно воссоздать в лаборатории. Часто приходится сталкиваться с задачей лицом к лицу, а чтобы задать человеку вопрос, лицензия не нужна. Мой стиль эксперимента нацелен на выявление социального давления, влияния которого мы не замечаем.
К тому же эксперимент осязаем – своими глазами видишь, как люди себя ведут, а это наталкивает на открытия. Вопрос в том, чтобы сводить вопросы на уровень, где они становятся очевидными, делать процессы видимыми. Социальная жизнь очень сложна. Все мы – хрупкие создания, запутавшиеся в паутине общественных ограничений. Эксперименты часто служат прожектором, который освещает мрачные аспекты бытия. А я уверен, что ящик Пандоры скрыт прямо под поверхностью повседневной жизни, так что нередко стоит лишь усомниться в том, что кажется тебе самым очевидным. И найдешь такое, что сам удивишься.
ТАВРИС: Например?
МИЛГРЭМ: Недавно мы изучали обстановку в метро – характернейший аспект нью-йоркской жизни. Если задуматься, что в час пик совершенно незнакомые друг другу люди прижаты друг к другу в шумном душном вагоне, и их со всех сторон толкают локтями, просто поразительно, что в метро так мало агрессии. Эта ситуация на диво регламентированная, и мы попытались разобраться, какие нормы позволяют держать ее под контролем. Для начала лучше всего было подойти к проблеме упрощенно, без лишних хитростей, поскольку хитрости слишком многого требуют от структуры, которую хочешь осветить.
ТАВРИС: Что же вы сделали?
МИЛГРЭМ: Я предложил студентам просто подойти к кому-то в вагоне и попросить уступить место. Сначала группа отреагировала точно так же, как и вы, – расхохоталась. Многие студенты подумали, что жители Нью-Йорка ни за что не уступят место незнакомому человеку только потому, что их об этом попросили. Затем мои студенты сделали еще кое-что, выдавшее их предвзятое отношение. Они сказали, что в таком случае нужно обосновать просьбу, сослаться на нездоровье, тошноту, головокружение, – они предполагали, что самой по себе просьбы будет недостаточно, чтобы заполучить место. Третья подсказка: я спросил у группы аспирантов, кто вызовется добровольцем, но они en masse сжались и попрятались. Очень красноречиво. Ведь им нужно было всего-навсего обратиться с тривиальной просьбой. Почему эта перспектива так их пугала? Иначе говоря, сама формулировка исследовательского вопроса генерировала эмоциональные подсказки для ответа на него. Наконец один храбрец по имени Айра Гудман взял на себя эту геройскую задачу и отправился на подвиги в сопровождении соученика-наблюдателя. Гудман должен был обращаться с этой просьбой очень вежливо, но не приводить никакого обоснования и охватить 20 пассажиров.
ТАВРИС: И что потом?
МИЛГРЭМ: Не прошло и недели, как по рядам аспирантов поползли слухи: «Встают! Встают!» Эта новость вызвала изумление, восторг и восхищение. Студенты ходили к Гудману на поклон, словно он обнаружил какой-то величайший секрет выживания в нью-йоркской подземке, а на следующем семинаре он объявил, что половина тех, к кому он обратился с просьбой, встали и уступили ему место. Ему не пришлось даже приводить причину.
Однако в рассказе Гудмана мне бросилось в глаза одно несоответствие. Он обратился лишь к 14 пассажирам, а не к 20, как мы рассчитывали. Поскольку обычно Гудман очень добросовестно относился к заданиям, я спросил, почему так вышло. Он ответил: «Не мог – и все. Это было одно из самых трудных заданий в моей жизни». Была ли это какая-то личностная черта самого Гудмана или его слова открыли нам глаза на фундаментальное свойство общественного поведения в целом? Выяснить это можно было лишь одним способом. Каждый из нас должен был повторить эксперимент – не исключая ни меня самого, ни моего коллеги профессора Ирвина Курца.
Откровенно говоря, несмотря на опыт Гудмана, я считал, что задача очень проста. Я подошел к сидевшему пассажиру и приготовился произнести волшебные слова. Однако они словно застряли у меня в горле и не желали выходить. Я стоял, словно окаменелый, – а потом отошел, так и не выполнив задания. Студент-наблюдатель уговаривал меня попытаться еще раз, но я был сокрушен и парализован своей неспособностью ничего сказать. Я убеждал себя: «Не будь таким трусишкой! Ты же сам дал студентам это задание! Как ты будешь смотреть им в глаза, если не сумел выполнить собственное требование?» Наконец после нескольких безуспешных попыток я подошел к какому-то пассажиру и выдавил: «Простите, сэр, вы не уступите мне место?» Меня охватила неизъяснимая паника – но тут незнакомец встал и уступил мне место. Тут меня ждал второй удар. Сев, я ощутил непреодолимое желание вести себя так, чтобы оправдать свою просьбу. Голова у меня сама собой склонилась между коленей, я чувствовал, как лицо у меня побелело. Я не играл. У меня и правда было такое чувство, будто я сейчас умру. И третье открытие: стоило мне выйти на следующей станции, как все напряжение как рукой сняло.
ТАВРИС: Какие глубинные общественные принципы выявляет подобный эксперимент?
МИЛГРЭМ: Во-первых, это указывает на мощные механизмы подавления, которые мешают нам нарушать общественные нормы. Попросить человека уступить место – это тривиально, однако высказать эту просьбу необычайно трудно. Во-вторых, это подчеркивает сильнейшее стремление обосновать просьбу, для чего нужно, чтобы у тебя был больной или усталый вид. Должен подчеркнуть, что это не простое притворство, а полное погружение в свою роль в социальных взаимоотношениях. Наконец, поскольку все эти сильные чувства синтезируются в определенной ситуации и ею ограничиваются, это показывает, как влияют на поведение и чувства непосредственные обстоятельства. Стоило мне выйти из поезда, как я почувствовал себя гораздо лучше и вернулся в нормальное состояние.
ТАВРИС: Судя по вашим словам, реакция у вас была типичной для испытуемых в эксперименте по изучению подчинения. Многие из них чувствовали себя обязанными исполнять приказы экспериментатора и ударять током невинную жертву, хотя ощущали при этом сильнейшую тревогу.
