Журналист и писатель Рэм Щербаков, входивший в основанный Михаилом Хвастуновым «Клуб любознательных» и ставший научным редактором книги Вольфа Мессинга «Я — телепат», представлявшей собой полную версию записанных Хвастуновым мемуаров Мессинга, вспоминал: «Вольф Григорьевич любил называть себя артистом. В его облике действительно было много артистического. Резко очерченный профиль и длинные, ниспадавшие на плечи волосы заставляли вспомнить портрет Паганини. И все же в выступлении отсутствовала главная артистическая черта — легкость. Морщины на лице Мессинга собрались в глубокие складки, на лбу выступила испарина, руки заметно дрожали. Он нервничал, сердился, требовал от “индуктора" сосредоточенности. Казалось, что артист выполняет тяжелую, не очень любимую работу, и зрителю становилось неудобно перед пожилым человеком, вынужденным так напрягаться».
Рэм Щербаков также поведал о том, как Мессинг и Хвастунов писали книгу мемуаров: «Работал Михаил Васильевич напористо и самозабвенно. Так что поначалу Вольфу Григорьевичу приходилось часто бывать на Беговой улице “по долгу службы”, а потом он привык и привязался к нашей молодежной компании, собиравшейся у Михваса что-то обсудить, отметить или просто потрепаться». Однако в данном случае Рэм Леонидович ошибся. Мы уже знаем, что в действительности мемуары Мессинга писались не в квартире Хвастунова на Беговой, а на его даче в Барыбине.
По словам Щербакова, Мессинг «жил в своем мире, привык к нему и не находил нужным кого-либо воспитывать или образовывать. Попытка разгадки, намеченная в этой книге, принадлежит, скорее всего, литобработчику — Михвасу. Мессинг не был склонен к теоретизированию. Человек он был конкретный, заземленный и начисто лишенный фантазии. По его собственному выражению, он был “больной на точность”. Если Вольф Григорьевич обещал быть в семь часов, то по звонку в дверь можно было ставить часы. Все эти человеческие качества заставляют относиться к его рассказам с полным доверием, как бы удивительно они ни выглядели».
Здесь Щербаков, несомненно находившийся под сильнейшим впечатлением от дара Мессинга, склонен некритически доверять рассказам Вольфа Григорьевича о самом себе и будто бы совершенных им чудесах. Но черты характера Мессинга, как представляется, он передал довольно точно. Тут и почти болезненный педантизм, тут и отсутствие творческого воображения и творческого начала во всем, что не было связано с его уникальным даром, тут и замкнутость в том, что касается личной жизни.
Мессинг так излагал Татьяне Лунгиной свою философию: «Но на сколько бы сантиметров ввысь ни росли от Олимпиады до Олимпиады рекорды по прыжкам в высоту, не думаю, что самый выдающийся спортсмен когда-нибудь преодолеет высоту (без шеста), например, более пяти метров. Есть граница, барьер, за который тело переступить не сможет. Это мое мнение. Возможности духа беспредельны, но пока дух заключен в свою телесную оболочку, всегда будет оставаться нечто непознаваемое…»
И еще Мессинг рассказывал об одном из самых известных садов камней — так называемом саде пятнадцати камней храма Рёандзи в Киото, созданном, по преданию, в 1499 году мастером Соами, который он будто бы видел во время поездки в Японию:
«Какую пищу для раздумий может дать общественный парк?
Ну, там всяческие красоты дизайна: причудливые клумбы, ухоженные аллеи, каскады фонтанов и аллегорические скульптуры. Но все это на поверхности наших исканий Смысла и Тайны. Это всего лишь красивые декорации — атрибуты культуры, ее реквизит.
Прогуливаясь по такому саду, можно умиляться, но не погрузиться в состояние глубокой медитации.
Но японцы и городской парк сумели сделать обителью дум. И по праву он называется философским садом. К тому же все просто до гениальности.
Весь из камня тот “философский сад”: и тропинки, и ограда. И “деревья”. Вот они — квинтэссенция. “Деревья” — суть шестнадцать каменных глыб, с кажущейся хаотичностью разбросанные по саду. Их действительно шестнадцать, если, идя от одного к другому, проставить на каждом его порядковый номер. Но на какой камень ты бы ни взобрался — побывай на каждом, видишь только пятнадцать, считая и тот, на котором стоишь. Шестнадцатый ни с какой позиции не виден.
Вот, значит, каков удел человека в его стремлении познать Истину: вот, кажется, и держит он ее в своих руках, а сущность объять не может.
Так, думаю, обстоит дело и с оккультными тайнами, где всё — белые пятна».
Вероятно, здесь ошиблись либо сам Мессинг, который никогда не был в Японии, либо Лунгина, которая тоже, скорее всего, этой страны не видела. Ведь в этом знаменитом саду не виден не шестнадцатый, а пятнадцатый камень, который всегда оказывается вне поля зрения наблюдателя, загороженный другими камнями.
Мессинг относил свой дар и все, с ним связанное, к разряду принципиально непознаваемого, постигаемого только верой, потому и не очень стремился познать собственные феноменальные способности.
Тут еще раз сам собой встает вопрос, какую позицию занимал Мессинг в вопросах соотношения веры и знания.
Наталья Хвастунова вспоминала: «Верил ли Мессинг? Тогда я этим вопросом не задавалась. Внешне он это не проявлял, но это было невозможно. Он должен был позиционировать себя как атеист. Во всяком случае, если у него была вера, то не христианская, а иудейская, как я могу сейчас только очень осторожно предположить».
И она же свидетельствует: «Не могу сказать, что мне с Мессингом было интересно. Не помню интересных разговоров с ним. Притом, что с другими друзьями отца — Ярославом Головановым, Рэмом Щербаковым и др. — интересные разговоры были. В течение 2–3 лет Мессинг был другом дома. Несколько раз мы были у них дома, а у нас на Беговой они бывали постоянно. Жены Мессинга тогда уже не было в живых, он был вместе с ее сестрой Ираидой…»
В данном случае воспоминания Натальи Михайловны совпадают с воспоминаниями Рэма Щербакова, который писал о приземленности Мессинга и отсутствии у него фантазии.
Наталья Хвастунова утверждает: «Эпизоды биографии Мессинга отец старался проверить. Они много говорили о Хануссене и романе Лиона Фейхтвангера “Братья Лаутензак”. Мессинг говорил, что в романе очень точно описан механизм ясновидения. Отец хотел выяснить у Мессинга: “Как Вы чувствуете все это?” Он уговаривал Вольфа Григорьевича встретиться с учеными. Позиция отца заключалась в том, что этот феномен надо изучать. Но Мессинг всячески уходил от этой темы, хотя прямо и не отказывался. Он говорил: “Я не хочу быть подопытным кроликом”. В конце концов, размолвка между ними наступила именно из-за попыток устроить встречи с учеными, хотя я не уверена, что только из-за этого они поссорились. Отец считал, что как человек Мессинг обладает средними способностями и возможностями, исключая его дар. Это — не слишком умный человек, любитель театральных сцен, трюков, эффектов».
Также и Михаил Голубков утверждал: «На отца Мессинг произвел впечатление не очень умного человека, хотя и человека исключительной гениальности. Он действительно обладал этим даром — читать мысли и предсказывать будущее. Он так и не избавился до конца жизни от еврейского акцента».
