Меня ждал чиновник из СД, чтобы, согласно приказу, доставить меня к своему шефу — обергруппенфюреру СС Кальтенбруннеру. По пути я узнал о причине столь повышенного внимания к моей персоне. Мой собеседник Клаус, желая узнать, действительно ли я тот самый человек, которому следует передать предложение Александрова, отправился к немецкому военному атташе в Стокгольме, где изложил свое сообщение повторно. Военный атташе доложил своему шефу — Канарису, а Канарис — Гитлеру. Но его версия гласила: еврей Клаус утверждает, что в Стокгольме находится еврей Александров, который ждет немецкого переговорщика. Если через четыре дня переговорщик не объявится, Александров отправится в Лондон, чтобы окончательно договориться там о совместной работе Кремля с западными державами. У Гитлера случился припадок бешенства, и он приказал немедленно привлечь к ответственности всех связанных с этой "грязной еврейской провокацией". Военный атташе из Стокгольма телеграфом проинформировал Берлин о моем прибытии, как и о том, что я могу дать вполне аутентичную справку о происшествии.
Так меня арестовали. Я был не слишком сильно удивлен этому повороту событий. Тот, кто сует пальцы меж шестеренок политической махины, не должен жаловаться, особенно во время войны и в государстве, в котором действует гестапо. Дворец на Вильгельмштрассе, в который меня доставили, как и многие здания своего рода, потерял после учрежденской перестройки свой былой шарм. Лишь отдельные комнаты все еще хранили старую классическую культуру. В одном из таких небольших овальных залов меня ожидал Кальтенбруннер, сидевший за широким столом вместе с двумя сотрудниками. Он усадил меня напротив и потребовал подробного рассказа обо всем. Его характерное тяжелое лицо не предвещало ничего доброго, но в глазах светилась искра интеллекта. Если он не принадлежал к типу упрямых начальников, которым недоступна деловая аргументация, лучшим выходом было выложить все карты на стол.
Я начал рассказывать, как случай столкнул меня с человеком, которого я, будучи примерным чиновником, вроде бы должен был избегать. Но так как формальная корректность в этом случае показалась мне бегством от ответственности, я ввязался в это приключение. Я рассказал обо всем произошедшем, Кальтенбруннер слушал внимательно. Из его промежуточных вопросов я понял, что дело его заинтересовало. Мне передали пачку "Честерфиль-да". Как я знаю из богатой практики допросов после 45-го, это еще ничего не значит. Но то, что адъютант обошел стол, чтобы дать мне прикурить, я принял за хороший знак. Речь теперь шла не о моих грехах и раскаянии, а об обстоятельствах дела. Когда я закончил, Кальтенбруннер отвел меня в соседнюю комнату и сказал с глазу на глаз: "У меня создалось впечатление, что вы говорите правду, ведь если русские действительно захотели бы нас прощупать, то они бы придали всей истории вид случайного и ничего не значащего свидания двух старых знакомых, что и следует из Вашего описания. Доложенная фюреру версия ультимативного требования о вступлении в переговоры — полная чушь. Вы можете объяснить, откуда взялось это сообщение? И что, Клаус и Александров действительно евреи?"
"Александров — чистокровный русак и точно не еврей. Клаус, как мне кажется, тоже не еврей, хотя я до сего момента меньше задумывался о его родословной, чем о подлинности его сообщения. Почему Канарис доложил именно так, я не знаю. Или кто-то хотел дискредитировать затею как "еврейскую провокацию" или кто-то надеялся достигнуть этим преувеличением быстрой реакции на самом верху".
"В любом случае, — продолжил Кальтенбруннер, — вся история так запятнана в глазах фюрера, что сейчас никто не решится заговорить о ней снова. Не докладывайте пока ничего министру иностранных дел. Я сам извещу Риббентропа, когда дело слегка порастет травой и Вам не будет угрожать опасность. Отпускаю Вас под домашний арест. Вам сообщат, когда вы снова подучите возможность свободно передвигаться".
Под домашним арестом я просидел 14 дней, впрочем, меня по-дружески предупредили, чтобы я держал язык за зубами и не вредил себе сомнительными телефонными беседами и визитами. Что ж, обжегшийся на молоке дует на воду".
Донесения Клейста в германский МИД об этих переговорах до сих нор не найдены, равно как и советские, излагающие их ход. Поэтому невозможно проверить, насколько точен рассказ П. Клейста. Однако то, что какие-то переговоры с участием Клейста имели место в Стокгольме, сомнений не вызывает. Стоит также отметить, что Йозеф Эдгар Клаус, родившийся в 1879 году в Риге и умерший 1 апреля 1946 года в Швеции, подозревался также в том, что он является советским агентом, равно как и выкрестом, перешедшим в лютеранство.
После войны журнал "Либерти" опубликовал статью журналистов Пауля Шварца и Гея Ричардсона о том, что в 1943 году при активном участии Коллонтай предпринимались попытки начать сепаратные переговоры с Берлином на шведской территории. По просьбе советского МИДа она написала письмо в редакцию газеты "Известия", которое 29 июля 1947 года было опубликовано:
"Я прочитала в американском журнале "Либерти" статью двух авторов — Пауля Шварца и Гея Ричардсона. Эта статья вызвала у меня чувство глубокого возмущения той клеветой по адресу Советского Союза, которую преподнес журнал своим читателям…
Эти два провокатора решили сделать сенсационное "разоблачение" будто бы имевших место весною 1943 года в Стокгольме, под моим руководством как посланника СССР, попыток переговоров о сепаратном мире между Москвой и Берлином…
Шварц и Ричардсон прежде всего сочиняют длинную повесть о приезде весною 1943 года из Москвы в Стокгольм сотрудника МИДа А.М. Александрова с поручением ко мне выяснить возможности сепаратного мира с Германией. Но легко проверить, что А.М. Александров в 1943 году находился в Австралии, будучи там советником Миссии СССР, и вообще никогда в Стокгольм не приезжал.
Затем следует подробное описание, как я старалась найти посредников для установления связей с немцами, хотя было известно, что именно весною 1943 года я была тяжело больна и находилась в клинике Красного Креста, о чем, между прочим, сообщало агентство Рейтер.
Этим фантазии соавторов относительно "фактов" деятельности моей и Александрова не исчерпываются, они уверяют своих читателей, что дело сорвалось из-за сомнений Гитлера, нет ли капли еврейской крови у Александрова…
Слухов о попытках сепаратного мира не только в 1943 году, но и за все время войны было очень много, в частности в Стокгольме. Они обычно исходили непосредственно из штаба Геббельса и Гиммлера. Корреспонденты английских газет "Дейли экспресс" и "Дейли мейл" сообщали в своей печати о попытках немцев установить через них связь с англичанами в Стокгольме…"
Американские журналисты перепутали даты, события осени отнесли к весне, и это позволило Коллонтай утверждать, что журналисты врут. Но сама она тоже передергивала, заявив, что Александров был советником посольства в Австралии. Но в Австралии был тогда совсем другой Александров, Александр Михайлович, советник посольства. Между тем в переговорах вполне мог принимать участие Андрей Михайлович Александров-Агентов, который в дальнейшем стал помощником генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева. В 1940–1947 годах он бессменно находился в Стокгольме, сначала референтом корпункта ТАСС, а с декабря 1942 года — атташе посольства и вторым секретарем посольства, и ни в какую Австралию не выезжал. А за свою работу он еще в годы войны был удостоен ордена Красной Звезды, что наводит на мысль, что он занимался не только дипломатией и переводами.
