контрреволюционер, сотру тебя в порошок, привлеку тебя в ЦКК, я тебя знаю». И предупредил: «Мы уходим и поместим в печати нашу резолюцию».
Другие члены Политбюро, пришедшие на собрание, но не сумевшие добиться принятия резолюции поддержки сталинского большинства, от него не отставали. Ворошилов угрожал присутствовавшим на собрании комсомольцам: «Я вас сотру в порошок». И пообещал: «Я вас возьму в Красную Армию, и там мы поговорим», на что кто-то из молодых людей заметил: «Вот хорошая агитация за Красную Армию». Климент Ефремович обозвал оппозиционеров «бузотерами» и посулил: «Вы добиваетесь демократии, мы вам дадим такую демократию, что вы через три дня своих родных не узнаете». А Калинин задушевно обратился к женщинам-оппозиционеркам: «Ну, вы полоумные, с вами мы меньше всего будем считаться».
«Всесоюзный староста», как известно, предпочитал балерин, а не работниц, несмотря на свое рабоче-крестьянское прошлое. Комсомольцев же Михаил Иванович называл «сопляками».
Молотов, безгранично преданный Сталину, спокойно относился к тому, что Коба и в период борьбы с оппозицией, и позже, в бытность Вячеслава Михайловича главой внешнеполитического ведомства, не раз заставлял его выступать в роли «злого следователя», чтобы тем самым оттенить собственную широту души и готовность идти на уступки и проявлять милость к падшим. Однажды Феликс Чуев сказал Молотову:
— Мне кажется, иногда Сталин вынужден был подставлять вас под удар.
— Бывало и такое, — охотно согласился Вячеслав Михайлович. — Он занимал главное место и должен был, так сказать, нащупать дело, чтобы двигать его дальше. Это неизбежно, и тут ничего особого нет.
Молотов говорил Чуеву о Сталине: «Простой, очень, очень хороший, компанейский человек. Был хороший товарищ». Замечу, что хорошим товарищем считал Сталина до поры до времени и Бухарин. И вообще числиться другом Сталина было привилегией не только сомнительной, но и чрезвычайно опасной. Почти никто, кого Сталин называл своим другом, не уцелел. Вячеславу Михайловичу
пришлось в полной мере испытать это в последние годы жизни диктатора, когда только его смерть избавила Молотова от уже предрешенного расстрела, на технико-юридическое оформление которого оставалось от силы год-полтора.
Пока же, как в 20-х, так и в 30-х годах, Сталин вполне доверял Молотову и порой считал его незаменимым. Например, 1 сентября 1933 года он с некоторым раздражением писал Вячеславу Михайловичу:
«Признаться, мне (и Ворошилову также) не понравилось, что ты уезжаешь на 1 1/2 месяца, а не на две недели, как было условлено, когда мы составляли план отпусков. Если бы я знал, что ты хочешь уехать на 1 {/2 месяца, я предложил бы другой план отпусков. Почему ты изменил план — не могу понять. Бегство от Серго? Разве трудно понять, что нельзя надолго оставлять ПБ и СНК на Куйбышева (он может запить) и Кагановича...»
Вячеслав Михайлович выгодно отличался своей трезвостью от некоторых других соратников по Политбюро, вроде Куйбышева, Жданова или Щербакова, хотя при необходимости во время застолья у Сталина мог выпить изрядное количество водки и коньяка. На тех из соратников, кто на дружеском ужине в его присутствии «половинил» рюмки и пропускал тосты, Иосиф Виссарионович смотрел с подозрением: если человек боится напиться, значит, ему есть что скрывать.
В 20-х годах Молотов был в неплохих отношениях со всеми членами Политбюро, в том числе и с теми, кто впоследствии оказался в оппозиции к Сталину. Так, Микоян 8 июня 1928 года писал жене Ашхен из Мухалатки (Крым):
«Завтра выезжает отсюда Рыков. Врачи потребовали его отъезда в Москву. Он уже полтора месяца лежит в кровати. Дрянная затяжнай болезнь — ревматизм. Температура все время немного повышается. Мы с Молотовым ездим верхом, играем в теннис, в кегельбан, катаемся на лодке, стреляем, словом, отдыхаем прекрасно. Комната очень хорошая. Остаемся здесь после отъезда Рыкова — Молотов (с женой), Петровский (старик), Угланов, Товстуха, Ефимов и я».
Спорт Молотов любил, охотно играл и в теннис, и в городки, регулярно занимался гимнастикой, совершал пе-
шие прогулки. Все это помогло ему дожить до глубокой старости.
Рыкова и Угланова Молотов десять лет спустя не колеблясь отправит на смерть. А сменив в ноябре 1928 года Н.А. Угланова во главе Московской парторганизации, Вячеслав Михайлович провел ее основательную чистку от «углановцев» (правых).
На этом посту Вячеслав Михайлович пробыл недолго — только до апреля 1929 года. Как раз этого времени и должно было хватить, чтобы «перебрать людишек». Молотова прислали в Москву как опытного «чистильщика», поднаторевшего еще в борьбе с троцкистами. И с правыми он тоже не церемонился. Своих постов лишились 4 из 6 заведующих отделами Московского горкома, 4 из 6 секретарей райкомов, 99 из 157 членов Московского комитета. Подавляющее большинство из отправленных в отставку были в последующем расстреляны.
Любопытно, что на склоне лет Молотов нашел силы воздать должное Троцкому (но не Бухарину которого считал даже более опасным для дела социализма, чем Троцкий):
«У меня осталось до сих пор чувство такое, что первые месяцы Октябрьской революции Троцкий был хорош. Он выступал крепко, работал хорошо. Внутренне он и тогда, вероятно, был неустойчив, но подъем был такой большой... Он способный человек. И потом, карьера — это, так сказать, настраивало. И трибуна — он поднимается, так сказать, впервые. Немецкий знал, английский, и вообще язык был подвешен. Начитанный. Не случайно же Ленин сказал: наиболее выдающиеся — Троцкий и Сталин».
В беседах с Чуевым Молотов рассказал, как ему виделось отношение Ленина к другим членам Политбюро:
— У Ленина не было друзей в Политбюро. Но он нас всех сохранил — и тех и этих. Многие качались от него в разные стороны, а других-то не было. И другие еще неизвестно когда придут. Но в этом-то и сила Ленина, иначе он бы сам не удержался, и все дело рухнуло бы. Время было совсем другое. А мы нередко переносим наше время в ту эпоху или в 30—40-е годы и меряем сегодняшними мерками. Близкие отношения у Ленина были с Бухариным.
— В последние годы?
— Нет, пожалуй, в первые годы ближе были. Но он часто и запросто бывал на квартире Ленина и в Горках, обедал в семье. Наиболее квалифицированный теоретически, выше Зиновьева: тот больше оратор-журналист, а этот теоретик. Но оба с гонором были. Бухарин — очень самоуверенно себя вел, да и был крайне неустойчивым политически. Ленин назвал его «любимцем всей партии», но тут же сказал, что его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским. Вот вам и любимец! Да и до того Ленин его бил нещадно. А так Бухарин — добродушный, приятный человек. Со Сталиным у Ленина отношения были тесные, но в основном на деловой основе. Но Сталина он куда выше поднял, чем Бухарина! Да и не просто поднял — сделал своей опорой в ЦК. И доверял ему. Бухарин — ученый, литератор, по любым вопросам он выступал с большей или меньшей уверенностью, ну и авторитет был, нельзя отрицать.
