Да и другие, например Ворошилов, Каганович, Булганин, стали замечать, что Маленков, Молотов, Берия и Хрущев стали предварительно обмениваться мнениями и сговариваться, прежде чем вносить вопросы на заседание Президиума ЦК.
Больше всех вместе бывали Берия, Хрущев и Маленков. Я видел много раз, как они ходили по Кремлю, оживленно разговаривали, очевидно обсуждая партийные и государственные вопросы. Они были вместе и после работы, выезжая в шесть вечера (по новому порядку, совершенно правильно предложенному Хрущевым) в одной машине. Все трое жили вне Кремля: Маленков и Хрущев — в жилом доме на улице Грановского, а Берия — в особняке (он один из всех руководителей в это время жил в особняке, а не в квартире)».
На посту главы МИДа Молотову пришлось сразу же столкнуться с ситуацией в ГДР, где нарастало недовольство населения жизненными тяготами, связанными со строительством социализма. Молотов предложил не форсировать строительство социализма в СССР, а Берия настаивал, что от строительства социализма в Восточной Германии
следует и вовсе отказаться, так как достаточно иметь единое, нейтральное и дружественное, но не союзное с СССР германское государство. Главное, чтобы там не было вооруженной силы, которая могла бы угрожать СССР. Молотов вспоминал:
«Я выступил с новым заявлением, что я считаю очень важным, по какому пути пойдет ГДР, что в самом центре Европы наиболее развитая капиталистическая страна, хотя это и неполная Германия, но от нее много зависит, поэтому надо взять твердую линию для построения социализма, но не торопиться с этим... Берия на своем настаивает: неважно, какая будет ГДР, пойдет ли она к социализму, не пойдет ли, а важно, чтобы она была мирной. В Политбюро голоса почти раскололись. Хрущев меня поддержал. Я не ожидал. Главным-то как раз был Маленков. Маленков и Берия были будто бы в большой дружбе, но я никогда этому не верил. Берия-то, в общем, мало интересовался коренными вопросами, политикой — социализм там или капитализм, — не придавал этому большого значения, была бы твердая опора, и хорошо.
Спорили. Маленков председательствовал, потому что Предсовнаркома всегда председательствовал на Политбюро. Маленков отмалчивался, а я знал, что он пойдет за Берия. Поскольку не могли прийти к определенным выводам, создали комиссию: Маленков, Берия и я... Маленков качался туда и сюда. Берия рассчитывал, что Маленков его поддержит. Ну и Хрущев — его друг.
Я немного насторожился. .Маленков помалкивает. Я нахожусь в таком положении, что меня в этой комиссии оставят в одиночестве. После заседания я смотрю в окно: идут трое. В Кремле, да. Берия, Маленков, Хрущев прогуливаются. Тогда я вечером звоню Хрущеву:.“Ну, как у вас там получается? Ты же меня поддержал по германскому вопросу, но я вижу, что вы гуляете там, сговариваетесь, наверно, против меня?” — “Нет, я тебя поддержу, я считаю это правильным. То, что ты предложил, я буду твердо поддерживать”. Вот за это я его ценил».
В результате Хрущев уговорил Маленкова поддержать молотовскую позицию по германскому вопросу и предложение Берии было провалено.
Молотов охотно участвовал в заговоре Хрущева и Маленкова против Берии. В начале июля 1953 года на плену-
ме ЦК, где клеймили Лаврентия Павловича, обвиняя его во всех смертных грехах, Вячеслав Михайлович, в частности, заявил:
«С марта месяца у нас создалось ненормальное положение... Почему-то все вопросы международной политики перешли в президиум Совета министров и, вопреки неизменной большевистской традиции, перестали обсуждаться на Президиуме ЦК... Всё это делалось под давлением Берия».
Однако победа идеологов Хрущева, Маленкова и Молотова над прагматиком и реформатором Берией не привела к существенному увеличению политического веса Молотова, хотя и вызвала немалое удовлетворение Вячеслава Михайловича. Можно сказать, что из всех наследников Сталина наибольший антагонизм был между Берией и Молотовым. Первый был готов отбросить из марксистской идеологии все, что угодно, и заимствовать у капиталистов многое, лишь бы это повысило эффективность экономики. Второй склонен был сохранять все, как было при Сталине, лишь бы не поступиться кристальной чистотой марксистско-ленинского учения. Лаврентий Павлович готов был публично осудить репрессии, по крайней мере, те, к которым не имел непосредственного отношения (и начал это делать, добившись публикации в «Правде» материалов о фальсификации «дела врачей»). Вячеслав Михайлович до конца своих дней считал, что репрессии были жизненно необходимы для утверждения и сохранения социализма, и называл главным преступлением Хрущева против партии и народа публичное осуждение репрессий и роли в них Сталина.
О Берии Молотов отзывался следующим образом:
«Берия — способный человек. Даже очень способный человек. Но не понимал ведь существенных вопросов, желая их решать по своему направлению... Если пойти по линии Берии, это была бы огромная, опаснейшая ошибка.... Он очень активный челрвек. Воля у него есть, и он многое понимает довольно хорошо, не хуже других. А фактически у него коммунистической линии нет, потому что он плохой марксист, он не изучал, что такое марксизм, а для руководства
это очень опасно... А у Берии к тому же воля. Да, он с характером человек».
Когда Хрущев вызвал Молотова в ЦК и заявил, что нельзя доверять Берии, Вячеслав Михайлович радостно согласился:
«Я вполне поддерживаю, что его надо снять, исключить из состава Политбюро».
Но и после падения Берии точка зрения Молотова на иностранные дела отнюдь не возобладала. Внешнюю политику все больше формировал лично Хрущев.
В апреле Д 954 года Молотов вызвал к себе своего бывшего помощника Валентина Бережкова, уволенного из НКИДа в начале 1945 года из-за того, что его родители, оставшись в оккупированном Киеве, ушли с немцами. Бережков был «сослан» в журнал «Новое время», а теперь Вячеслав Михайлович вновь решил использовать его на дипломатическом поприще, но уже в качестве корреспондента. Бережков вспоминал:
«В начале апреля 1954 года в моей холостяцкой комнате раздался телефонный звонок. Козырев, голоса которого я не слышал целых десять лет, сказал, как ни в чем не бывало:
— Вас срочно приглашает к себе Вячеслав Михайлович... Когда я вошел в секретариат, Козырев сказал, чтобы я прямо направлялся в кабинет, где меня ждет министр.
Молотов остался сидеть за письменным столом, приветствовал меня кивком и пригласил сесть в кресло напротив. Все это выглядело точно так, как было в те четыре года, когда я у него работал. Будто и не минуло с тех пор десятилетия. Я как бы видел его только вчера или даже сегодня утром. Он не спрашивал ни о моем самочувствии, ни о том, как я жил все эти годы, а сразу перешел к делу:
— Завтра в Вене открывается сессия Всемирного Совета Мира. Мы хотим направить вас туда с поручением. Насколько известно, там будет бывший канцлер Германии времен Веймарской республики Йозеф Вирт. Вам надо с ним познакомиться. Лучше всего поехать в качестве корреспондента “Нового времени” для освещения работы сессии. В этом качестве вы и представитесь Вирту. Попро-
