Книга Молотов. Тень вождя, страница 65. Автор книги Борис Соколов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Молотов. Тень вождя»

Cтраница 65

Хрущев, признавая ошибочным свой поступок, по существу же отстаивал правильность выступления, но никаких расчетов и обоснований не дал...

Наряду с “завоеванием позиций” в государственных и хозяйственных делах, Хрущев решил, в порядке завоевания ореола “демократа” и “культурного” человека, заняться литературой и искусством. Насколько это ему удалось, видно из одного его выступления до июньских событий 1957 года. На одной из загородных правительственных дач Центральным Комитетом партии и Советом Министров СССР был устроен званый обед на свежем воздухе для писателей и деятелей искусства вместе с Правительством и членами Президиума ЦК.

До обеда люди гуляли по большому парку, катались на лодках по пруду, беседовали. Группами и парами импровизировали самодеятельность, и некоторые члены ЦК вместе с гостями пели. Была действительно непринужденная хорошая обстановка.

Какое-то время такое настроение продолжалось и после того, как сели за столы и приступили к закуске. Потом началась главная часть представления: выступил он — Хрущев... Хотя эта речь была потом в печати изложена довольно гладко, но это была “запись”, хотя стенограммы за столом не вели (а если она и была, то вряд ли нашлась бы хоть одна стенографистка, которая сумела бы записать сказанное). И на обычной трибуне, когда он выступал без заранее написанной речи, речь его была не всегда в ладах с логикой и, естественно, с оборотами речи, а тут не обычная трибуна, а столы, украшенные архитектурными “ордерами” в изделиях стекольной и иной промышленности, для “дикции” заполненные возбуждающим содержанием. Можно себе представить, какие “культурные” плоды дало такое гибридное сочетание содержимого на столе с содержимым в голове и на языке у Хрущева. Это был непревзойденный “шедевр ораторского искусства”...

Прежде всего, Хрущев пытался “разжевать” для художников, писателей и артистов многое из того, что он говорил о культе личности Сталина на XX съезде партии, с той разницей, что там он читал, а здесь “выражался” устно — экспромтом, а потому это выглядело более “изящно”.

Надо сказать, что “жареные” места были восприняты некоторой частью аудитории как приятное блюдо, за которое

они готовы были бы выдать даже ему звание “лауреата по изящной словесности”. Помню, когда Хрущев подчеркнул виновность руководителей ЦК, а именно Молотова, в зажиме именно русской литературы и искусства, писатель Соболев особенно вышел из “морских берегов” и, как моряк, дошел чуть ли не до “морского загиба”. Но у большинства это вызвало не только замешательство, но и недовольство, не говоря уже о присутствующих руководящих партийных кадрах..

Нападение Хрущева на члена Президиума ЦК Молотова в среде беспартийной интеллигенции было из ряда вон выходящим фактом и имело далеко идущие цели. Недаром говорится: “Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке”.

Следующим “номером” его выступления была уже критика некоторых писателей — тоже с определенной подборкой. Помню, что экстравагантными объектами его атаки были две женщины-писательницы: Мариэтта Шагинян и поэтесса Алигер. Я не буду излагать содержание его критики в их адрес, но, во всяком случае, это не было защитой партийноленинских позиций в литературе и искусстве. Надо им обеим, и Шагинян и Алигер, отдать должное — они выступили после его речи и смело и логично, возражая Хрущеву. Помню, какой всеобщий смех вызвали первые слова пухленькой и миловидной Алигер, когда она, повернувшись к Хрущеву, сказала: “Вот видите — это я и есть та самая страшная Алигер!” Во всяком случае, как ни старалось после этого “обеда” ближайшее окружение Хрущева расписывать его речь, она внесла смятение, а не сплочение в ряды присутствовавших, за исключением, конечно, тех, которым нравилась драка в верхах. Это они ясно не только ощутили, но и услышали из уст новоявленного “защитника” “обиженной” советской властью части интеллигенции. Однако и среди колеблющейся интеллигенции была значительная часть, которая была шокирована, смущена нападением на Молотова, которого они всегда считали настоящим, культурным русским интеллигентом. А этот, думали они, хотя и подлаживается к нам, но союзник ненадежный, уж больно из кожи лезет в наши защитники “новый вождь”. Лучшая же часть присутствовавшей интеллигенции ушла с обеда в замешательстве, а некоторые даже возмущенные.

Так новоявленный “диалектик” Хрущев превратил положительное в отрицательное, но зато он добился нового обострения внутри Президиума ЦК.

Если до этого он мог рассчитывать на большинство в Президиуме ЦК, то после этого его выступления с атакой на члена Президиума можно прямо сказать, что большинство членов Президиума заняло более критические позиции по отношению к Хрущеву и его методам руководства.

По упрощенности своего мышления он считал достаточным, что Секретариат ЦК — его крепость, что же ему еще нужно?

Большинство же членов Президиума ЦК, которое известное время терпело во имя единства партии и ЦК, в конце концов поняло, что дальше терпеть такие ошибки в политике и такое руководство нельзя, что Хрущев некомпетентен и мало пригоден для роли Первого секретаря ЦК, что рано или поздно партия и ЦК должны освободиться от него, — так лучше раньше, чем позже.

К этому моменту отношения Хрущева с членами Президиума приняли уже обостренный характер. На заседаниях он резко обрывал выступавших товарищей. Я уже говорил о Молотове, Маленкове, но это касалось и Ворошилова и меня — Кагановича — и других. Хотя должен сказать, что Хрущев первое время относился ко мне сдержанно. Больше того, когда он уезжал в отпуск в 1955 году, он предложил поручить сделать доклад о 38-й годовщине Октябрьской революции Кагановичу...

Я мог бы привести и другие примеры его выпадов по отношению к другим членам Президиума ЦК. Такие, например, деловые, хорошие, так сказать, послушно-лояльные члены Президиума, как Первухин, Сабуров, были доведены Хрущевым до крайнего недовольства, особенно гипертрофическим выпячиванием Хрущевым своего “творчества” в любом вопросе — знакомом ему или незнакомом, а последних было большинство. Наступил такой момент, когда, как говорят на Украине, “терпець лопнув” (то есть лопнуло терпение), и не столько от личного недовольства, сколько от неправильного подхода Хрущевым к решению крупных вопросов, в которых он не считался с объективными условиями...»

Слов нет, к 1957 году Хрущев успел изрядно надоесть не только ветеранам-сталинистам в верхнем эшелоне

власти, но и ряду молодых руководителей, а также среднему слою номенклатуры. Недовольна была и творческая интеллигенция. Постоянные хозяйственные и управленческие реорганизации, шараханье из стороны в сторону, элементарное хамство, наряду с угрозами углубить “разоблачение сталинизма”, попытками “мириться” с Тито и с империалистами вызывали широкое номенклатурное недовольство. Жизнь же простого народа не изменилась радикальным образом к лучшему, хотя некоторые послабления и были сделаны. В частности, еще осенью 53-го уменьшились обязательные сельхозпоставки и повысились закупочные цены. Однако в народном сознании эти скромные перемены к лучшему связывались не с Хрущевым, а с Малеиновом, тогдашним Председателем Совета министров. Даже родилась поговорка: «Пришел Маленков, поели блинков».

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация