Конечная неудача арденнского наступления и прорыв Красной Армией немецкого фронта на Висле привели Гитлера к душевному упадку. Доктор Гизинг увидел Гитлера в середине февраля 1945 года (а они не виделись с октября 1944-го) и так передал свои впечатления: «Он показался мне постаревшим и еще более сутулым, чем прежде. Лицо у него было неизменно бледным, а под глазами были большие мешки. Речь у него была хотя и ясной, но очень тихой. Мне сразу же бросилась в глаза сильная дрожь левой руки, которая сразу же усиливалась, если рука не имела опоры. Поэтому Гитлер все время клал руку на стол или опирался ею на скамейку... У меня сложилось впечатление, что он был рассеян и не мог сосредоточиться. У него был абсолютно изможденный и отсутствующий вид. Руки у него были тоже очень бледными, с синевой под ногтями».
Молодой офицер Генштаба ротмистр Герхард Больдт, впервые попавший на совещание у фюрера в начале февраля 1945 года, был поражен его видом: «Сильно согнувшись и шаркая ногами, он идет мне навстречу. Он протягивает мне руку и смотрит на меня необычайным, пронизывающим взглядом. Его рукопожатие вяло и слабо, в нем не чувствуется силы. У него слегка трясется голова. Это стало заметнее для меня позднее, когда у меня было больше возможностей наблюдать за ним. Левая рука его висит как плеть, она сильно дрожит. Глаза его сверкают не поддающимся описанию огнем, взгляд почти страшен, неестественен. Лицо и мешки под глазами свидетельствуют о полном изнеможении. Он передвигается как старик. Это не тот излучающий энергию Гитлер, каким его знал германский народ в прежние годы и каким все еще изображает его Геббельс в своей пропаганде. Медленно волоча ноги, он в сопровождении Бормана подходит к письменному столу и садится перед картами Генштаба...»
Также другой офицер Генштаба, пожелавший остаться анонимным, вспоминал, как впервые после шестилетнего перерыва увидел Гитлера на совещании в бункере рейхсканцелярии 25 марта 1945 года и был просто потрясен происшедшими в нем переменами: «Я до этого только дважды мельком видел Гитлера: во время торжественной церемонии у памятника павшим в 1937 году и на параде по случаю его дня рождения в 1939 году. Тогдашнего Гитлера невозможно было даже сравнить с той развалиной, которой меня представили 25 марта 1945 года и которая устало протянула мне слабую, дрожащую руку... Его физическое состояние было ужасным. Он лишь медленно и с трудом смог дойти из жилых комнат бункера в зал заседаний, наклонив вперед верхнюю часть туловища и волоча ноги. Он постоянно терял равновесие. Если ему приходилось останавливаться на этом коротком пути в 20–30 метров, то он вынужден был либо садиться на одну из скамеек, которые были специально поставлены вдоль стен, либо держаться за своего собеседника... Глаза были налиты кровью... Из уголков рта постоянно капала слюна. Это была ужасающая и жалкая картина... В духовном отношении Гитлер был по сравнению с физическим состоянием значительно свежее. Правда, порой у него была заметна усталость, но он все еще часто демонстрировал свою достойную удивления память... Из множества сообщений, которые поступали к нему из самых разных источников и зачастую противоречили друг другу, он отбирал самое существенное, каким-то чутьем распознавал грозящие опасности и реагировал на них».
Точно так же Э. Кемпка вспоминал, как сразу после переезда в Берлин 16 января 1945 года он увидел Гитлера после короткого перерыва, вызванного поездкой в Оберхаузен на похороны отца: «Прежде чем Адольф Гитлер удалился на отдых, его ординарец позвал меня к нему. Меня тронуло, что он, несмотря на свои собственные, гораздо более серьезные заботы, начал подробно расспрашивать об обстоятельствах внезапной смерти моего отца. Он выслушал все подробности, потом протянул мне обе руки и сказал, что разделяет мое горе. В тот раз я впервые заметил, что война не прошла для него бесследно и что он стал стариком».
Таким образом, признаки одряхления у Гитлера стали проявляться только во второй половине января 1945 года. Вероятно, это было связано с крахом последних надежд на сколько-нибудь удовлетворительный исход войны после неудачи в Арденнах и советского прорыва на Висле.
Показательно, что и Кемпка, и другие лица из гитлеровской обслуги, будь то шоферы, секретарши, камердинеры, стенографистки, оставили о фюрере самые добрые воспоминания. Следовательно, Гитлер отнюдь не воспринимался как зверь в человеческом облике и умел производить на окружающих самое благоприятное впечатление. К тому же обслуге льстила близость к великому человеку, о преступлениях которого они узнали только после войны.
До сих пор остается невыясненным вопрос, была ли у Гитлера болезнь Паркинсона или только синдром Паркинсона, связанный с дрожанием левой половины тела. О болезни Паркинсона, в частности, пишет в своих в общем-то малодостоверных мемуарах Вальтер Шелленберг. Морель же не считал, что его пациент страдает болезнью Паркинсона.
Как отмечает немецкий историк Иоахим Фест, «вследствие ситуации с источниками неразрешим вопрос, страдал ли Гитлер болезнью Паркинсона (Paralysis agitans), или дрожь в левой руке, сутулость и нарушение координации движений [были вызваны] психогенными причинами». На мой взгляд, принимая во внимание ход исторических событий и мнение наиболее компетентного в этом вопросе свидетеля — доктора Мореля, фюрер никогда не лечился от болезни Паркинсона. Доктор Морель составил полный список из трех десятков медикаментов, которые принимал Гитлер, и среди них нет лекарств от этой болезни. Все болезненные симптомы в организме Гитлера возникали как следствие расшатанной нервной системы, на которой начиная с 1943 года самым негативным образом отражался ход боевых действий.
В целом беспристрастное изучение медицинских источников о жизни Гитлера дает представление о том, что под конец жизни фюрер отнюдь не был пышущим здоровьем человеком, но сохранял здравый ум и твердую память. Он сильно постарел и выглядел лет на 10–15 старше своего паспортного возраста. Как показал после войны Карл Брандт, в период войны Гитлер «ежегодно старел не на год, а на четыре-пять лет». Брандт объяснял это следствием неправильных методов лечения, применявшихся «шарлатаном Морелем», но куда логичнее объяснить это естественными причинами, связанными с негативными изменениями состояния нервной системы Гитлера. Морель был опытным и квалифицированным врачом, иначе он бы не пользовался популярностью у берлинской элиты. Ведь никто не стал бы рисковать своим здоровьем, чтобы просто следовать моде и хвалиться тем, что лечится у врача, пользующего самого фюрера. Тем более что популярность пришла к Морелю еще до того, как он стал гитлеровским лейб-медиком.
Вот как, например, оценивал доктора Теодора Море-ля тот же Э. Кемпка, в данном случае — свидетель беспристрастный: «Не мне судить о его врачебном искусстве. Однако как личный врач фюрера он достиг известного искусства в лечении, вследствие чего его влияние было очень велико». Он вспоминает характерный эпизод во время предвыборной поездки Гитлера по Австрии вскоре после ее аншлюса: «В Инсбруке... после собрания люди не давали Адольфу Гитлеру покоя. Вечер был сырой и туманный, а моему шефу приходилось все снова и снова выходить из теплой комнаты на продуваемый балкон. В тот же вечер стало ясно: сквозняк сделал свое дело — Гитлер простудился. Сопровождавший нас врач, доктор Брандт, после основательного осмотра сказал:
