22 октября в письме, направленном в ЦК ПОРП и подписанном Хрущевым, советская сторона выразила согласие на отзыв из Войска польского офицеров и генералов советских вооруженных сил, включая Рокоссовского. 13 ноября состоялись выборы политбюро ЦК ПОРП. Из 75 участников пленума за Рокоссовского проголосовали только 23 человека. В тот же день Константин Константинович подал в отставку со всех государственных постов ПНР и через два дня возвратился в Москву.
Советский историк-диссидент Н. Г. Обрушенков, побывавший в Польше осенью 1956 года, вспоминал:
«Я наблюдал обстановку накануне октябрьских событий. В маленьком курортном городке, где я отдыхал, в экскурсионном автобусе нас очень часто возили вместе с министрами польского правительства, которые находились там в отпуске. Это были представители консервативного крыла из группы Рокоссовского и Новака. Они были возмущены напором ревизионизма. Очень обиженные, рассказывали о том, что их уже практически выставили, что они только формально являются министрами и заместителями министров и после отпуска уже не вернутся в свои кресла в правительстве, откуда их вытеснили сторонники Гомулки. А сам Гомулка был тогда едва реабилитирован.
Позднее я был в курсе всего, что происходило на октябрьском пленуме ЦК ПОРП. То, что было непонятно из советских сообщений, например, почему все воеводские собрания, только что сменившие свои партийные руководства, посылают приветственные телеграммы в ЦК ПОРП, — комментировали чуть позднее знакомые поляки, с которыми мы все тогда особенно искали контактов. Мы знали из газет о броске танков Рокоссовского и о рейде кораблей Балтийского флота к Гдыне. Варшавский комитет польской партии оказался на высоте событий настолько, что призвал людей выйти на улицы строить баррикады…»
Феликс Чуев так передает рассказ о последних днях пребывания Рокоссовского в Польше со слов А. Е. Голованова:
«В Польской Народной Республике на ее высоких постах он пробыл семь лет. В 1956 году там начались волнения, выступления против власти коммунистов. „Польское Политбюро не знает, что делать. День и ночь заседают и пьют ‘каву’, — говорил Константин Константинович. — А в стране сложная обстановка, убивают коммунистов… Я слушал-слушал, пошел к себе в кабинет и вызвал танковый корпус…“ В ту пору Польше не удалось порвать с социализмом. Но Рокоссовский был вынужден улететь в Москву — навсегда. Говорят, всего с одним чемоданчиком. Как обычно».
Тут следует заметить, что вряд ли Рокоссовский мог решиться на выдвижение танкового корпуса к столице без санкции из Москвы.
Когда маршала осенью 1956 года фактически изгнали из Польши, он поклялся больше туда никогда не возвращаться. И свое слово сдержал. Внук маршала Константин Вильевич Рокоссовский свидетельствует:
«Он семь лет потратил на то, чтобы сделать Войско польское современной армией, вложил в это душу. Он был солдатом, ничего не понимал в политике. И то, как с ним поступили, очень его обидело, тем более что это была его родина. Когда он уезжал оттуда, сказал бабушке: „Ноги моей здесь больше не будет“. И кто бы его ни приглашал, он неизменно отвечал отказом. В Польше, кроме как проездом, он больше не был никогда».
Адъютант маршала Борис Николаевич Захацкий вспоминал:
«У К. К. Рокоссовского были неважные отношения с Владиславом Гомулкой, который и выжил его из Польши. Однажды Рокоссовский сказал мне вскользь, что в СССР прибывает с визитом Гомулка, и, к сожалению, придется быть на приеме в его честь. Действительно, через несколько дней по „кремлевке“ позвонил Н. С. Хрущев и спросил, где Рокоссовский. Я находился в это время в кабинете и сказал, что он будет через полчаса. Хрущев приказал передать Рокоссовскому, чтобы тот обязательно был на приеме в честь Гомулки. До сих пор не могу объяснить, почему этот приказ я Рокоссовскому не передал, и он на этом приеме не присутствовал. На следующий день ему позвонил Хрущев и резко спросил, почему Рокоссовский не был на приеме. Он ответил, что его не приглашали. Хрущев сказал, что приглашение он передал по телефону через адъютанта. Рокоссовский ответил, что ему никто ничего не передавал. Хрущев потребовал „выгнать такого адъютанта“. Рокоссовский пообещал „разобраться с адъютантом“. Положив трубку, он подошел ко мне, пожал руку и сказал: „Вам привет от Хрущева“. И поблагодарил меня за то, что я его выручил».
Глава четырнадцатая
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
По возвращении в СССР Рокоссовского в ноябре 1956 года назначили заместителем министра обороны. Вернувшись в СССР, который действительно стал для него второй родиной, Константин Константинович испытал большое облегчение. Теперь он был избавлен от политических интриг, от необходимости играть роль политика, к которой он никогда не готовился и которая была ему в тягость.
В июне 1957 года Рокоссовский, оставаясь заместителем министра обороны, был назначен на должность главного военного инспектора. В октябре 1957 года в период обострения обстановки на Ближнем Востоке маршала на короткое время назначили командующим Закавказским военным округом, чтобы продемонстрировать решимость СССР предпринять самые твердые меры (имя одного из крупнейших полководцев было хорошо известно в мире). Это был несколько запоздалый ответ на провозглашенную в марте 1957 года «доктрину Эйзенхауэра», согласно которой США гарантировали военную помощь государствам Ближнего Востока в случае угрозы коммунизма. Выступая 23 октября 1957 года на собрании партийного актива центрального аппарата Министерства обороны и Московского военного округа, Хрущев заявил: «…Сегодня я уже вам могу сказать, что противник, мы получили сведения, отступает. (Аплодисменты.) Американцы начинают заметать следы, начинают отказываться, начинают объяснять, что это русские выдумали, мы никогда не толкали турок на войну. И сегодня, когда мы опубликовали, что маршала Рокоссовского назначили командующим Закавказским военным округом, это тоже имеет значение. (Бурные аплодисменты.)». Но уже в январе 1958 года Рокоссовский был возвращен из Тбилиси в Москву на прежнюю должность главного инспектора. Его назначение командующим Закавказским военным округом было не более чем демонстрацией. Решив, что потенциальный противник отреагировал на это назначение должным образом, Хрущев вернул Рокоссовского в Москву.
Об отношении Рокоссовского к XX съезду КПСС и проводимой Хрущевым политике десталинизации свидетельствует внук маршала Константин Вильевич:
«Если о Сталине у нас в семье не говорили, то вот о XX съезде я слышал от матери неоднократно, и именно в связи с отношением к нему деда. Рокоссовский считал, что разоблачение культа и всех связанных с ним обстоятельств было необходимо и рано или поздно должно было произойти. Но вот как это было сделано, он считал абсолютно неправильным. Он считал, что расставаться с наследием сталинизма нужно постепенно и обдуманно, без шума и крика, подготавливая каждый шаг и разъясняя его необходимость. А то, как это было сделано на XX, а потом на XXII съездах, он считал глупостью и авантюризмом. Думаю, что у него были веские основания так рассуждать. Ведь, будучи с 1950 года членом Политбюро ЦК ПОРП, он участвовал в обсуждениях международных проблем, выезжая в составе правительственных делегаций ПНР в другие соцстраны, вел переговоры с их руководителями, да и в кулуарных беседах тоже участвовал. И он не мог не понимать, что, в принципе, вся тогдашняя система держалась на Сталине. Кто-то его любил, кто-то его уважал, а кто-то (может быть, и большинство) боялся. Сталин был стержнем тогдашней социалистической системы и, даже будучи мертвым, продолжал стабилизировать ее. И когда в 1956 году этот стержень выбили, система посыпалась. Рокоссовский же был сторонником постепенного демонтажа сталинизма. А то, что пришло ему на смену, было, с его точки зрения, настолько мелким и плюгавым, что невольно он, наверное, мысленно обращался к образу вождя и убеждался, что равных ему нет и не будет. Я как-то спросил мать, как дед относился к Хрущеву. Ответ был такой: он считал, что Хрущев — просто дурак».
