Привожу дословно содержание короткой, но грозной шифровки Жукова: „Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю. Приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать“.
На Жукова это было похоже. В этом его распоряжении чувствовалось: я — Жуков. Его личное „я“ очень часто превалировало над общими интересами.
Не могу умолчать о том, что как в начале войны, так и в Московской битве вышестоящие инстанции не так уж редко не считались ни со временем, ни с силами, которым они отдавали распоряжения и приказы. Часто такие приказы и распоряжения не соответствовали сложившейся на фронте к моменту получения их войсками обстановке, нередко в них излагалось желание, не подкрепленное возможностями войск.
Походило это на стремление обеспечить себя (кто давал такой приказ) от возможных неприятностей свыше. В случае чего обвинялись войска, не сумевшие якобы выполнить приказ, а „волевой“ документ оставался для оправдательной справки у начальника или его штаба. Сколько бед приносили войскам эти „волевые“ приказы, сколько неоправданных потерь было понесено!
Снятые с истринских позиций войска, получившие приказ армии занять оборону у Солнечногорска, с тем чтобы сдержать продвижение противника в сторону Москвы, форсированным маршем перебрасывались в указанный район. Но уже в пути по приказу комфронтом им была изменена задача: вместо обороны они получили распоряжение наступать и выбить противника из Солнечногорска. Этот эпизод является ярким примером несоответствия желания возможностям. На организацию наступления времени не отводилось. Оно началось поспешно, поскольку фронт настойчиво требовал наступать немедленно. Поначалу наши войска имели частичный успех, несколько продвинувшись вперед, но затем были остановлены и отброшены в исходное положение. Противник успел подтянуть достаточно сил для отражения всех наших попыток выбить его из города. Правда, врагу тоже не удалось развить успех в сторону Москвы».
Замечу, что Рокоссовский никогда не приказывал стоять насмерть, если это решение не являлось единственно возможным в данной обстановке. И никогда не издавал столь жестоких приказов, как приказ Жукова от 28 сентября 1941 года, в бытность его командующим Ленинградским фронтом: «Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они также будут все расстреляны».
Недостаток времени для организации прочной обороны на промежуточном оборонительном рубеже (Солнечногорск, Истринское водохранилище, город Истра, Павловская Слобода) не позволил 16-й армии остановить немецкое наступление. 26–28 ноября войска Рокоссовского были сбиты с Истринского рубежа. Продвижение немцев удалось остановить лишь на рубеже Крюково — Ленино.
Знаменитый диверсант Отто Скорцени, служивший тогда в дивизии СС «Рейх», вспоминал, что эсэсовцы
«должны были войти в Москву через Истру — этот городок был центральным бастионом второй линии обороны столицы. Мне поручили не допустить уничтожения местного водопровода и обеспечить его функционирование. Церковь в Истре осталась нетронутой — сквозь туман виднелись блестящие купола ее колоколен. Несмотря на потери, наш боевой дух был высок. Возьмем Москву! Мы решительно двинулись на окончательный штурм… 19 декабря температура снизилась до —20 градусов. У нас не было зимнего оружейного и моторного масла, с запуском двигателей возникли проблемы. Но 26 и 27 ноября полковник Гельмут фон дер Шевалье взял Истру, располагая 24 танками, оставшимися от 10-й танковой дивизии, и мотоциклетным батальоном дивизии „Рейх“ гауптштурмфюрера Клингенберга. Истру защищала отборная часть — 78-я сибирская стрелковая дивизия. На следующий день советская авиация стерла город с лица земли… Левее и немного впереди наших позиций находились Химки — московский порт, расположенный всего лишь в восьми километрах от советской столицы. 30 ноября моторазведка 62-го саперного батальона танкового корпуса (4-й танковой армии) Гёпнера без единого выстрела въехала в этот населенный пункт, вызвав панику среди жителей…»
1–2 декабря передовые части дивизии «Рейх» взяли поселки Ленино и Николаево, находившиеся соответственно в 17 и 15 километрах от Москвы. Но это были последние успехи эсэсовцев. 9 декабря дивизия вынуждена была отступить за Истру, а 16 января — еще дальше, к Гжатску.
Для уничтожения танков и моторизованной пехоты противника, прорвавшихся в район Льялово — Холмы — Клушино, Рокоссовский подготовил контрудар. В 17 часов 28 ноября его части начали наступление, но из-за сильного сопротивления противника к исходу дня отошли в исходное положение.
Наступил кульминационный момент немецкого продвижения. Немцы наступали из последних сил. Советским войскам оставалось продержаться совсем немного. Их положение облегчалось тем, что при отступлении к Москве линия фронта сокращалась и боевые порядки уплотнялись. Кроме того, из глубины страны непрерывно подходили стратегические резервы, часть из которых Ставка вынуждена была ввести в дело в последние дни оборонительного сражения. Да и снабжение советских войск боеприпасами, продовольствием и теплой одеждой, благодаря развитой железнодорожной сети московского узла, совершалось гораздо лучше, чем снабжение немецких войск, грузы для которых приходилось везти через всю Польшу и Белоруссию, где на железных дорогах все чаще устраивали диверсии партизаны.
29 ноября фон Бок в беседе с Гальдером сказал, что, «если нам не удастся обрушить северо-западный фронт противника под Москвой в течение нескольких дней, атаку придется отозвать, так как это приведет к бессмысленным встречным боям с противником, в распоряжении которого, судя по всему, имеются многочисленные резервы и большие запасы военных материалов, а мне здесь второй Верден не нужен».
Против войск 16-й армии был направлен основной удар. 29 и 30 ноября шли тяжелые бои. Немецкие моторизованные части наступали вдоль шоссе Каменка — Озерецкое, а также по Ленинградскому и Истринскому шоссе. Из штаба фронта поступил грозный приказ Жукова: «Крюково — последний пункт отхода, и дальше отступать нельзя. Отступать больше некуда. Любыми, самыми крайними мерами немедленно добиться перелома, прекратить отход. Каждый дальнейший ваш шаг назад — это срыв обороны Москвы. Всему командному составу снизу доверху быть в подразделениях, на поле боя…»
Крюково, тем не менее, удержать не удалось. Рокоссовский вспоминал:
«Ночью — было это в конце ноября — меня вызвал к ВЧ на моем КП в Крюково Верховный Главнокомандующий. Он спросил, известно ли мне, что в районе Красной Поляны появились части противника, и какие принимаются меры, чтобы их не допустить в этот пункт. Сталин особенно подчеркнул, что из Красной Поляны фашисты могут начать обстрел столицы крупнокалиберной артиллерией. Я доложил, что знаю о выдвижении передовых немецких частей севернее Красной Поляны и мы подтянули сюда силы с других участков. Верховный Главнокомандующий информировал меня, что Ставка распорядилась об усилении этого участка и войсками Московской зоны обороны.
Вскоре начальник штаба фронта В. Д. Соколовский сообщил о выделении из фронтового резерва танковой бригады, артполка и четырех дивизионов „катюш“ для подготовки нашего контрудара. К участию в нем мы привлекли из состава армии еще два батальона пехоты с артиллерийским полком и два пушечных полка резерва Ставки. (Раньше эти силы намечалось перебросить под Солнечногорск.)
