По оценке Оверманса, из захваченных под Сталинградом германских военнослужащих домой вернулось только около 2800 офицеров и около 2200 солдат. В оправдание советской стороны следует сказать, что с теми же проблемами в обращении с большими массами пленных столкнулись и германская армия, и армии западных союзников. Напомню, что из почти 4 миллионов советских пленных, захваченных немцами в 1941 году, погибло от голода более двух третей. Ведь число советских пленных 1941 года превышало 3,8 миллиона человек и было больше, чем средняя численность германской сухопутной армии на Востоке в 3,3 миллиона человек. Германское командование даже издало инструкцию, согласно которой коменданты лагерей военнопленных и офицеры, ведавшие отправкой военнопленных в тыл, имели право изымать на нужды пленных до 20 процентов продовольствия у германских армейских частей. Однако на практике это не осуществлялось. Германские войска на Востоке также испытывали острый недостаток продовольствия, и пленных неизбежно кормили по остаточному принципу. Почти так же высока была смертность среди немецких и итальянских пленных, захваченных в мае 1943 года американцами и британцами в Тунисе (их было до 250 тысяч). Советские войска в 1942–1943 годах сами испытывали немалые трудности в снабжении продовольствием. Случаи смерти солдат от истощения были не только в блокадном Ленинграде, но и на Брянском и Донском фронтах.
Возможно, Рокоссовский сумел бы позаботиться о пленных, худо-бедно наладить их снабжение и медицинскую помощь. Но Константина Константиновича уже 4 февраля отозвали в Москву. А поскольку Донской фронт был расформирован и часть его тыловых служб, войдя в состав нового Центрального фронта, перебрасывалась в район Курска, позаботиться о пленных зачастую было некому, что еще более усугубляло положение захваченных в плен солдат 6-й немецкой армии, и без того ослабленных длительным пребыванием в «котле». Основная масса их погибла именно в прифронтовой полосе, до того, как их смогли отправить в тыловые лагеря.
Американский историк Ричард Уофф утверждал: «Среди ведущих советских командиров военного времени Рокоссовский соединял в себе выдающиеся профессиональные способности с личной скромностью и приверженностью традиционным военным ценностям. Ему случалось во время войны, среди разрушительного желания животной мести с обеих сторон, проявлять гуманность и сострадание к страданиям когда-то сильного противника и несчастного немецкого населения».
О том, как Рокоссовский действительно пытался облегчить страдания немецкого населения и предотвратить насилия над мирными жителями, мы увидим в одной из следующих глав. Пока же отметим, что гибель большинства сталинградских пленных создало у немцев впечатление особой беспощадности войск Рокоссовского. Немцы ведь не знали, что сразу после капитуляции сталинградской группировки он перестал командовать Донским фронтом.
Военачальник, сам испытавший несправедливость в 1937 году, всегда стремился по мере возможности помочь невинно пострадавшим. Н. А. Антипенко приводит в своих мемуарах одну историю, случившуюся тогда, когда Константин Константинович командовал Донским фронтом:
«Немало усилий потребовалось от тыла фронта, чтобы обеспечить всем необходимым пришедшую к нам 2-ю танковую армию под командованием генерал-лейтенанта А. Г. Родина. Подробную информацию о нуждах танкистов я получил от начальника тыла 2-й танковой армии Суркова — того самого Суркова, который весною 1942 года под Москвой был предан суду военного трибунала за бесхозяйственность.
От него я услышал прелюбопытную историю. Вышестоящие инстанции заменили ему расстрел разжалованием в рядовые и посылкой на передовую (в то время нередко практиковалась подобная мера). Сурков был направлен в одну из армий, оказавшуюся потом на Волге в составе Донского фронта. Глубоко потрясенный несправедливостью обвинения, он утратил всякий интерес к жизни и стал искать случая, чтобы умереть.
Но далее события развернулись самым удивительным образом. Перед началом наступления Донского фронта К. К. Рокоссовский прибыл на участок одной из армий, чтобы лично осмотреть позиции. Командующий фронтом и командарм, тщательно маскируясь, приблизились к высотке, откуда хорошо просматривалась местность в сторону противника. Вокруг свистели вражеские пули. Каково же было возмущение командующего, когда он заметил впереди человека, идущего во весь рост! Он приказал немедленно доставить к нему этого злостного нарушителя маскировочной дисциплины. Ползком и короткими перебежками посыльный приблизился к солдату и передал ему приказание.
Тот явился и доложил:
— Товарищ командующий! По вашему приказанию рядовой Сурков явился.
Рокоссовский, не успев остыть от гнева, резко спросил:
— Какой Сурков?
— Тот самый Сурков, который вместе с вами служил на Дальнем Востоке в кавалерии в мирное время.
Трудно было в нем узнать старого знакомого: весь в грязи, небритый, в рваной шинели.
И удивление, и доброта появились на лице командующего. Уже лежа рядом с ним в кустах, Сурков рассказал ему обо всем, что с ним произошло, и получил распоряжение явиться в штаб фронта.
Через несколько дней Суркову было объявлено, что решением Верховного главнокомандующего он восстановлен в звании генерал-майора. Вскоре он был назначен начальником тыла 2-й танковой армии, с которой и прибыл на Центральный фронт».
Заместитель командующего Донским фронтом генерал К. П. Трубников так описал обстоятельства пленения Паулюса еще в 1943 году, по горячим следам:
«Кольцо окружения сжималось все больше. Связисты запеленговали местонахождение штаба Паулюса. Но не было уверенности, что там находится именно он сам. Мы располагали данными, что Паулюс вылетел в Германию. И вдруг — сообщение: Паулюс объявил о сдаче. Первым получил об этом сведения Шумилов. Его подразделения захватили штаб командующего немецкой армией, но Паулюс заявил, что официально капитулирует только перед начальником, равным или почти равным ему по званию.
Меня одолевали сомнения: Паулюс ли это? Посоветовавшись с Шумиловым, решили, что я лично проверю, прежде чем сообщим К. К. Рокоссовскому.
Паулюса привезли в избу, где находился Шумилов. Я вошел в комнату. Здесь было трое в форме германской армии. Увидев меня в генеральской форме, они встали. Переводчик сказал, что прибыл высший начальник на этом участке фронта.
Паулюс сухо представился:
— Фридрих фон Паулюс, командующий армейской группой. (Здесь память подвела советского генерала. Паулюс никак не мог приписать себе несуществующий знак дворянского достоинства „фон“, ведь он не был дворянином. — Б. С.)
За ним встал второй.
— Генерал-лейтенант Шмидт, начальник штаба армейской группы. Я член партии национал-социалистов. Хайль Гитлер! — И он поднял правую руку наискось вверх (в действительности Артур Шмидт не был членом нацистской партии. — Б. С.).
Я ответил, что сейчас это вряд ли имеет значение, и, обращаясь к Паулюсу, спросил:
