Одиннадцатого апреля Врангель приказал создать новую Особую комиссию под председательством Глинки «для выработки и проведения в срочном порядке наиболее настоятельных мер по разрешению земельного вопроса применительно к местным условиям Крыма». Она заседала в Симферополе 21–27 апреля. Члены комиссии разделились на две группы: одна выступала за проведение реформы в ближайшем будущем, с передачей крестьянам обрабатываемой ими земли за плату, другая «решительно отвергла мысль о немедленном принудительном отчуждении частновладельческих земель».
На последнем заседании был оглашен «Проект мероприятий по земельному вопросу в Крыму», предусматривавший возможность продажи арендаторам земель по соглашению с землевладельцами. После 15 апреля 1921 года непроданные земли, подлежавшие отчуждению, должны были поступить в распоряжение правительства. Максимальный надел определялся в 200 десятин для бывших арендаторов и 400 десятин для собственников, если они пожелают самостоятельно вести хозяйство. Из реформы исключались церковные, монастырские и вакуфные (переданные мусульманскому духовенству или общине) земли.
Несколько членов Особой комиссии с этим проектом не согласились и подали особые мнения, где отрицали необходимость общей земельной реформы. Сторонник скорейшего проведения реформы В. А. Оболенский утверждал, что ее отсрочка приведет к потере поддержки со стороны крестьян, которые больше не верят голословным обещаниям не раз сменявшихся властей. Пока фронт близко, крестьяне покупать земли не будут, боясь, что большевики сделки не признают. Если же военные действия отдалятся, помещики не захотят продавать землю, поскольку деньги почти ничего не стоят. Оболенский видел выход в том, чтобы немедленно передать крестьянам не только сдаваемые в аренду, но и все неиспользованные в течение трех последних лет земли. Владельцы, считал он, не должны иметь право сохранить за собой более 100 десятин.
Врангель упрекнул Особую комиссию в том, что она «недостаточно широко пошла навстречу сложившимся в крестьянской среде представлениям о действительных потребностях земельного устройства». Предложения же Оболенского ему понравились. Правитель Юга России поручил Глинке «приготовить в самый кратчайший срок земельный законопроект».
Поручение было выполнено к середине мая. 18-го числа Глинка ознакомил с проектами земельного закона и закона о волостном земстве членов совета при главнокомандующем. Большинство из них отнеслось к проектам отрицательно. Кроме Врангеля и Глинки их поддержали лишь двое. Тем не менее Врангель утвердил оба проекта «по закрытии заседания совета».
Закон о земле предусматривал, что земли, не обрабатываемые их собственниками, за исключением церковных, монастырских и вакуфных, а также надельных, закрепляются за теми, кто их фактически обрабатывает и использует. Общее количество отчуждаемой земли определялось волостными земельными советами. За прежними владельцами сохранялась часть, размер которой определялся местными земельными комиссиями. К примеру, в Перекопском уезде максимальный размер неотчуждаемой земли составлял от 150 до 400 десятин, в Евпаторийском — 100 десятин. Не подлежали разделу крупные имения, где ведется передовыми методами крупное товарное хозяйство. Собственникам, у которых земли изымались, их потерю компенсировало государство. Крестьяне же за полученную землю должны были расплачиваться с государством в размере пятой части среднегодового за последние десять лет урожая (хлебом или деньгами) в течение двадцати пяти лет. При трехпольной системе ежегодный выкуп в пятую часть урожая с десятины реально превращался почти в треть, а при достаточно распространенной в Крыму залежной системе — в половину, а то и более. Выплаты были больше тех, которые должны были делать крестьяне при Деникине. К тому же первый взнос за земельный участок необходимо было вносить предоплатой, что для многих стало непосильным бременем.
Введение платы за получаемую землю объяснялось желанием добиться ее закрепления за «настоящими, прочными хозяевами», а не за «всяким падким на даровщину и чуждым земле человеком». Указывалось, что ежегодная выплата государству значительно ниже обычной арендной цены земли и обеспечивает, после истечения положенного срока, полную собственность на нее. Пояснялось также, что, каковы бы ни были решения земельных советов, «каждому посевщику непременно обеспечивается право снять урожай, а каждому обрабатывающему землю — оплата его труда». В приказе от 15 (28) июля Врангель особо подчеркнул: «Кому земля, тому и распоряжение земским делом, на том и ответ за это дело и за порядок его ведения».
Волостные и уездные советы учреждались лишь на год, для немедленного осуществления земельной реформы; их должны были вскоре сменить волостные и уездные земства.
Не был до конца прояснен вопрос о возмещении убытка собственникам отчуждаемых земель. Предполагалось возмещать стоимость отчуждаемой земли, оцененную в три урожая, в виде ежегодной выплаты ее части в течение двадцати пяти лет. Заметим, что крестьянам землю отпускали по более дорогой цене — за пять урожаев. Следовательно, 40 процентов выкупных платежей государство оставляло в свою пользу.
Несомненно, что по сравнению со Столыпинской реформой врангелевский земельный закон был весьма прогрессивен, но с учетом революционных реалий выглядел устаревшим. Он вызвал разочарование крестьян, ведь земля уже фактически находилась в их владении, а платежи были слишком обременительными. Сам Врангель признавал, что вопрос о выкупе порождал сомнения у крестьян. Они не хотели платить выкупные платежи помещикам, которых считали захватчиками исконных крестьянских земель. К тому же пугал 25-летний срок, в течение которого они не были полноправными собственниками земли, и не только потому, что в это время они не могли продавать и, соответственно, покупать полученную землю. Главное — они боялись, что в случае победы белых за 25 лет найдется масса вполне законных предлогов, чтобы согнать их с этой земли. А в случае победы красных врангелевский закон превратился бы в бесполезный клочок бумаги. Как писал в отчете начальству таврический губернский посредник Шлейфер, крестьяне поверят власти лишь при условии «непрерывного, достаточно быстрого и, главное, прочного продвижения фронта вперед». По мере того как фронт удалялся от Крыма, росло число требований о выделении земли в собственность. В середине июня уездные посредники с помощниками, землеустроителями и землемерами приступили к воплощению закона о земле в жизнь. И тут выяснилось, что крестьяне от него отнюдь не в восторге, хотя и открытого неприятия не выказывают (последнее в условиях Гражданской войны было просто рискованным).
Как доносил 4 октября Шлейфер, «не рискуя впасть в ошибку, можно сказать, что в земельном законе крестьянство видит шаг чисто политический и еще не верит в прокламированное законом уничтожение помещичьего землевладения». Врангель же пытался опереться на крестьянство, хотя и признавал, что привлечение его на свою сторону — процесс длительный. Об этом он достаточно откровенно говорил В. В. Шульгину: «Надо на кого-то опереться… Не в смысле демагогии какой-нибудь, а для того, чтобы иметь, прежде всего, запас человеческой силы, из которой можно черпать… Но для того, чтобы возможно было это, требуется известная психологическая подготовка. Эта психологическая подготовка, как она может быть сделана? Не пропагандой же, в самом деле… Никто теперь словам не верит». Но времени для завоевания крестьянских симпатий у Врангеля не оказалось.
