П. Н. Шатилов, один из ближайших сотрудников и друзей Врангеля, был на стороне Петра Николаевича в его конфликте с Деникиным. Он писал:
«Врангель обладал исключительным военным талантом, и я более чем кто-либо могу это подтвердить. Он обладал взрывной энергией, что подчас доставляло мне немало хлопот. Его забота о войсках была общеизвестна. Движимый ею, он многократно обращался в Ставку, чем вызвал отрицательное отношение к себе Деникина.
У него легко возникала как симпатия, так и антипатия к людям. Он был внимателен к тем, кому симпатизировал, и в то же время быстро забывал обиды. Ему неведома была подозрительность. Людей он оценивал только по деловым качествам.
Он часто бывал жестоким, эта черта свойственна ему с молодости, но принимал критику в свой адрес…
Вспышки гнева, которые возникали у Врангеля, легко было погасить, обратившись к его разуму и чести. Деникин же отвечал грубо, был мелочен и, что хуже всего, наносил незаслуженные обиды».
Если же подходить объективно, то придется признать, что конфликт Деникина и Врангеля, перешедший в конце концов в открытое противостояние, не оказал практически никакого влияния на исход Гражданской войны. Вооруженные силы Юга России разлагались сами по себе, без всякой связи с противостоянием Врангеля и Деникина.
Но тогда, в Царицыне, было еще не противостояние, а только разногласия по стратегическим вопросам.
Врангель считал, что Деникина против него настраивало окружение: «Не сомневаюсь, что значительную роль играли здесь секретные сводки и „информация вверх“ пресловутого Освага. Чья-то незримая рука искусно вела закулисную игру. Еще в бытность мою в Ростове мне попалась в руки одна из секретных информационных сводок донского штаба. Отмечая благожелательное ко мне отношение местного населения, она упоминала вскользь, что „среди обывателей ходят слухи, что в ближайшее время Врангель явится преемником генерала Деникина“. Я тогда же, показывая сводку генералу Юзефовичу, сказал ему, что фраза эта помещена неспроста, а несомненно с задней мыслью вселить в Главнокомандующего предубеждение против ближайших помощников. Впоследствии я имел случай убедиться, что подозрения мои были вполне основательны и что чья-то злая воля удачно использовала слабые струны Главнокомандующего».
Надо сказать, что хотя Врангель и не разделял радикальные взгляды монархически настроенных офицеров, считавших, что следует немедленно провозгласить целью Вооруженных сил Юга России восстановление монархии, он тем не менее стал центром притяжения правых, монархических сил, стоявших в оппозиции к Деникину за его политику «непредрешения» государственного строя России до созыва нового Учредительного собрания.
Постепенно Врангель начал интриговать против Деникина. Он стал распространять не только среди высшего командного состава, но также и среди более широких кругов офицерства и гражданских общественных деятелей свои рапорты главнокомандующему, в которых военные неудачи объяснялись ошибочной стратегией Деникина, его неумением «устроить тыл» и наладить отношения с Кубанью, а неспособность Кавказской армии наступать на Саратов — плохим снабжением и пополнением армии, которую штаб Деникина держит в «черном теле».
Хотя Врангель и не сочувствовал замыслу «Московской директивы», поставленные задачи надо было выполнять, несмотря на то, что Кавказская армия была существенно ослаблена. Ей пришлось вернуть в состав Добровольческой армии 7-ю пехотную дивизию, а также передать под командование Май-Маевского 2-ю Терскую казачью дивизию, Осетинский конный полк и пластунские Терские и Осетинский батальоны. Это не могло быть компенсировано передачей Кавказской армии 2-й Кубанской пластунской бригады. Правда, Врангелю удалось добиться, чтобы 2-ю Терскую дивизию ему оставили до завершения Камышинской операции.
Тем не менее Кавказская армия продолжала наступление вдоль Волги на север. Войска Врангеля 15 июля взяли Камышин. Было захвачено около тринадцати тысяч пленных, 43 орудия и множество пулеметов, 12 паровозов, более тысячи вагонов, большое количество снарядов и патронов.
Перед Камышинской операцией произошли изменения в командовании Кавказской армии. Генерал Юзефович получил назначение командиром 5-го конного корпуса, состоявшего из полков регулярной кавалерии. Вместо него начальником штаба армии стал генерал Шатилов, а 4-й конный корпус у него принял генерал Топорков.
Шестнадцатого июля Врангель получил грозную телеграмму Романовского: «Для доклада Главнокомандующему прошу спешно сообщить, чем вызвана переброска отряда генерала Говорущенко на левый берег Волги. Переброска столь крупного отряда в связи с необходимостью выделения Терской дивизии и возвращения донцам их 1-го корпуса слишком ослабит части армии на главном операционном направлении».
Барон в тот же день ответил: «Переброска частей генерала Говорущенко на левый берег Волги имела целью скорейшее соединение с войсками Верховного Правителя и намечалась в связи с передачей в состав Кавармии 1-го донского корпуса и обещанным прибытием 2-й пластунской бригады, о начале переброски которой в Кавармию я был телеграфно уведомлен. Отаод уральцев на Восток и намечаемая передача донцам вновь 1-го корпуса, задержание Добрармией 2-й пластунской бригады и приказание направить туда же терцев, конечно, в корне меняют положение. При этих условиях не только перебросить что-либо на левый берег Волги в район Камышина не могу, но от всякой активности на северном направлении вынужден отказаться. Боевой состав армии (6-я дивизия в бой введена быть не может) таков, что при указании действовать одновременно и на Астраханском, и на Саратовском направлениях последнее направление могу лишь наблюдать».
В тот момент Петру Николаевичу уже было совершенно ясно, что ни о каком наступлении на Саратов не может быть и речи. Начинали сказываться пороки «Московской директивы». Вооруженным силам Юга России предписывалось наступать по всем направлениям, ни на одном из которых они не были достаточно сильны, чтобы нанести противнику решительное поражение. Даже на главном, орловско-курском направлении красные, отступая под натиском армии Май-Маевского, отдавали значительную территорию, но не несли больших потерь в людях и вооружении. А наступательный порыв белых должен был рано или поздно истощиться, так как пополнений почти не было.
Врангель так и не получил обещанных ему кубанских пластунов. Противник же на его фронте постоянно усиливался за счет войск внутренних округов и дивизий, снятых с Восточного фронта. Красные переходили в контратаки, продвижение к Саратову застопорилось. По оценке Врангеля, против него была сосредоточена большая часть 2-й армии Восточного фронта. Красные насчитывали до сорока тысяч штыков и сабель и многократно превосходили по численности Кавказскую армию.
В телеграмме в Ставку от 28 июля Врангель информировал: «Противник продолжает спешно сосредотачивать части к Саратову: с Уральского фронта переброшена 22-я стрелковая дивизия, из Нижнего Новгорода отряд волжских матросов, из Казани и Самары 16 легких и тяжелых батарей, прибыло из внутренних губерний шесть тысяч пополнения, за счет которых восстановлены вторая бригада второй дивизии и полностью 38-я дивизия, сформированы в саратовском районе 2-я бригада 34-й дивизии, 5-я отдельная стрелковая бригада и Николаевский батальон. Обстановка повелительно требует полного использования камышинской победы и неустанного продвижения на Саратов, дабы не дать красным закончить сосредоточение и вырвать у нас инициативу. Однако полное расстройство снабжения вследствие невозможности иметь впредь до падения Астрахани водный транспорт, крайнее истощение частей Кавармии, сделавшей за три месяца с непрерывными боями более тысячи верст, и огромный некомплект в единственно боеспособных кубанских частях исключает возможность дальнейшего продвижения Кавармии на Саратов. На военном совете комкоров, собранном мною вчера в Каменном Овраге, дальнейшее продвижение на север единогласно признано невозможным. С болью в сердце вынужден отказаться от дальнейшего наступления Кавармии и отдать директиву Нр 01226. На поддержку северной группы Кавармии выдвигаю три полка 6-й дивизии, прибытие которых на фронт могу ожидать не ранее 15-го августа — части с тяжестями следуют походом».
