Раковский вспоминал:
«Я спросил Врангеля:
— Какую роль в вашем назначении сыграли представители Англии?
Главнокомандующий ответил:
— Больше ничего не могу вам сказать. То, что мне известно, я сообщил вам».
Заметим, что в разговоре с Раковским Врангель гораздо подробнее, чем в мемуарах, осветил мотивы своей готовности принять командование.
Но единства по вопросу о преемнике не было. Кроме Врангеля выдвигались и другие кандидатуры главнокомандующего. М. А. Критский вспоминал:
«Накануне своего отъезда на Военный совет А. П. (Кутепов. — Б. С.) вызвал к себе одного своего офицера.
— Вы слышали, — обратился к нему А. П., — что Деникин решил уйти?
— Так точно, Ваше Превосходительство, — ответил офицер, — но я не знаю, насколько эти слухи верны.
— Генерал Деникин решил уйти бесповоротно, — продолжал А. П., — на пост Главнокомандующего выдвигают генерала Врангеля, а некоторые командиры добровольческих частей говорили мне, что если не удастся убедить Деникина изменить свое решение, то на этом посту предпочли бы видеть меня. Что вы на это скажете?
— Ваш вопрос так неожидан… Сейчас мне в голову приходят такие мысли… У барона Врангеля иностранная фамилия, к тому же с титулом, чуждым для русского уха. Большевики, конечно, используют это в своей пропаганде. Генерал Врангель энергичен, талантливый военачальник, но, говорят, настолько честолюбив, что это мешает ему быть всегда беспристрастным. Думаю еще, если Главнокомандующим будет генерал Врангель, то армии как Добровольческой наступит конец. Откровенно говоря, я бы лично предпочел видеть вас на этом посту и, поверьте, не потому, что вы мой начальник…
— Быть может, вы во многом и правы, — сказал А. П., несколько помолчав, — но я считаю, что Врангель талантливее меня и он лучше, чем я, справится с нашим тяжелым положением… Я буду настаивать на кандидатуре генерала Врангеля и скажу об этом начальникам своих частей».
Позиция Кутепова, который не хотел противиться воле Деникина, практически предрешала назначение Врангеля главкомом. Оставался еще Слащев, но против Кутепова он выступать не мог.
К 21 марта не успели прибыть все приглашенные, и совещание продолжилось на следующий день. Врангель появился в Севастополе только утром 22-го и сразу попал «с корабля на бал», то есть на военный совет, открывшийся в полдень. Деникин ждал его результатов в Феодосии. Ход его описал Г. Н. Раковский со слов Сидорина и других присутствовавших там генералов:
«Совещание открылось речью генерала Драгомирова, который охарактеризовал в черных тонах общую обстановку и закончил свою речь предложением выбрать нового главнокомандующего.
Горячо запротестовал против этого генерал Сидорин, который заявил, что донцы принципиально высказываются против проведения в жизнь пагубного во всех отношениях выборного начала в армии. Вместе с тем он выразил протест против того, что Дон и на этот раз обидели: от Добровольческих частей на совещании присутствует сорок человек, от донцов — шесть.
Против выборов высказался и генерал Слащев, который после своего выступления немедленно выехал на фронт.
Не имели успеха представители Добровольческого корпуса, высказавшиеся в том смысле, что добровольцы по-прежнему готовы считать своим главнокомандующим генерала Деникина, которому они доверяют, как доверяли и раньше.
Несмотря на неоднократные настояния Драгомирова, участники совещания единогласно высказались против выборного начала и некоторые из них, в порядке частных разговоров, заявили председателю, что у главнокомандующего есть иные выходы из создавшегося положения, например назначение себе преемника».
Генерал Драгомиров после совещания послал Деникину телеграмму: «Военный совет признал невозможным решать вопрос о преемнике главкома, считая это прецедентом выборного начальства, и постановил просить Вас единолично указать такового. При обсуждении Добровольческий корпус и кубанцы заявили, что только Вас желают иметь своим начальником и от указания преемника отказываются. Донцы отказались давать какие-либо указания о преемнике, считая свое представительство слишком малочисленным, не соответствующим боевому составу, который они определяют в 4 дивизии. Генерал Слащев отказался давать мнение за весь свой корпус, от которого могли прибыть только три представителя, и вечером просил разрешения отбыть на позиции, что ему и было разрешено. Только представители флота указали преемником генерала Врангеля. Несмотря на мои совершенно категорические заявления, что Ваш уход решен бесповоротно, вся сухопутная армия ходатайствует о сохранении Вами главного командования, ибо только на Вас полагаются и без Вас опасаются за распад армии; все желали бы Вашего немедленного прибытия сюда для личного председательствования в совете, но меньшего состава. В воскресенье в полдень я назначил продолжение заседания, к каковому прошу Вашего ответа для доклада Военсовету».
Но Деникин остался непреклонен в решении уйти со своего поста. Он знал или догадывался, что уже идут интриги вокруг его возможных преемников, что дух армии потерян и он уже не сможет вести ее в бой, не имея на это ни моральных, ни физических сил. Характеризуя обстановку накануне военного совета, он писал в «Очерках русской смуты»:
«Генерал Слащев вел эту работу не первый день и не в одном направлении, а сразу в четырех. Он посылал гонцов к барону Врангелю, убеждая его „соединить наши имена“ (то есть Врангеля и Слащева), и при посредстве герцога С. Лейхтенбергского входил в связь по этому вопросу с офицерскими флотскими кругами. В сношениях своих с правой, главным образом, общественностью он старался направить ее выбор в свою личную пользу. Вместе с тем через генерала Боровского он входил в связь с генералами Сидориным, Покровским, Юзефовичем и условливался с ними о дне и месте совещания для устранения главнокомандующего. В чью пользу — умалчивалось, так как первые двое были антагонистами Врангеля и не имели также желания возглавить себя Слащевым. Наконец, одновременно чуть ли не ежедневно Слащев телеграфировал в Ставку с просьбой разрешить ему прибыть ко мне для доклада и высказывал „глубокое огорчение“, что его не пускают к „своему главнокомандующему“…
Генерал Сидорин усиленно проводил взгляд о „предательстве Дона“ и телеграфировал донскому атаману, что этот взгляд разделяют „все старшие начальники и все казаки“. Он решил „вывести Донскую армию из пределов Крыма и того подчинения, в котором она сейчас находится“, и требовал немедленного прибытия атамана и правительства в Евпаторию „для принятия окончательного решения…“ (Эту телеграмму А. П. Богаевскому Сидорин направил 18 марта. Фактически он в тот момент уже настроился на эмиграцию и думал о том, как вывести за границу казаков из Крыма и с кубанского побережья. — Б. С.)
Я знал уже и о той роли, которую играл в поднявшейся смуте епископ Вениамин, возглавивший оппозицию крайних правых, но до каких пределов доходило его рвение, мне стало известным только несколько лет спустя… На другой день после прибытия „Южно-русского правительства“ в Севастополь преосвященный явился к председателю его… Сидорин, Слащев, Вениамин… Всё это, в сущности, меня уже мало интересовало».
