Короче говоря, очень трудно, почти совершенно невозможно допустить, чтобы польское командование, игнорируя расчет времени, пространства и свои возможности, панически отказалось от развития контрудара, решавшего, как последняя ставка, судьбу Варшавы, только под влиянием слухов о движении Конной армии в северо-западном направлении. Надо думать, что не пострадала бы особенно даже сама сила контрудара, ибо его начали бы непосредственно три дивизии (14, 16 и 21-я) вместо четырех, как было на самом деле (если отбросить 1-ю дивизию легионеров). Это ничего существенно не изменило бы, поскольку дивизии польской ударной группы с началом наступления „двигались почти без соприкосновения с противником, так как незначительные стычки в том или ином месте с какими-то небольшими группами, которые при малейшем столкновении с нами рассыпались и убегали, нельзя было называть сопротивлением“ (здесь Александр Ильич вполне к месту процитировал книгу Пилсудского «1920 год». — Б. С.)».
Действительно, более раннее движение армии Буденного к Замостью могло бы привести только к ослаблению польской ударной группировки на одну дивизию, что все равно не помешало бы Пилсудскому разбить войска Мозырской группы и зайти во фланг армиям Западного фронта. Правда, если уж быть совсем точным, возвращение 18-й польской дивизии на юго-западное направление против Конармии, вероятно, заставило бы польское командование отказаться от контрудара на севере. Однако, во-первых, сам по себе этот контрудар решающего значения не имел, и, во-вторых, Пилсудский мог решить, что уже имевшихся под рукой пяти пехотных дивизий (трех дивизий легионеров, 7-й польской и 6-й украинской) и конницы для нейтрализации Буденного хватит, и продолжить переброску 18-й дивизии в 5-ю армию. В любом случае Первая конная попала бы в районе Замостья в окружение, как это на самом деле и произошло во время ее рейда в 20-х числах августа, и никакой существенной помощи армиям Тухачевского в отражении польского контрнаступления оказать бы не смогла.
Как и победа над Деникиным под Орлом и Воронежем, так и поражение под Варшавой были предопределены не действиями командующих фронтами, а решениями главного командования Красной армии и политического руководства. В первом случае был принят правильный как в военном, так и в политическом отношении план удара по сходящимся направлениям под основание далеко выдавшегося на север клина Добровольческой армии и дальнейшего наступления через пролетарский Донбасс, чтобы разобщить донцов и добровольцев. Во втором случае после поражения поляков в Белоруссии члены Политбюро переоценили деморализацию противника и недооценили его способность к сопротивлению, приняв в результате ошибочное решение о наступлении в расходящихся направлениях на Львов и Варшаву.
Г. С. Иссерсон, настроенный по отношению к Тухачевскому почти апологетически, все-таки признает, что последний «по своей молодости и недостаточной еще опытности в ведении крупных стратегических операций в тяжелые дни поражения его армий на Висле не смог оказаться на должной высоте, хотя и проявил широкое понимание обстановки в масштабе всего польского театра войны. Впервые оказавшись в таком положении, неся огромную ответственность перед Революцией, он переживал в августовские дни 1920 года большую трагедию… Тухачевский упустил время для трудной, но все же возможной перегруппировки с далеко зашедшего правого крыла к своему центру и левому флангу… Тухачевский со своим штабом находился далеко в тылу. Все его управление ходом операции держалось на телеграфных проводах, и, когда проводная связь была прервана, командующий оказался без войск, так как не мог больше передать им ни одного приказа».
Сам Тухачевский подчеркивал: «Наши силы к… решающему моменту оказались раздробленными и глядящими по разным направлениям. Те усилия, которые были предприняты главным командованием для перегруппировки основной массы Юго-Западного фронта на люблинское направление, к сожалению, в силу целого ряда неожиданных причин успехом не увенчались, и перегруппировка повисла в воздухе». Михаил Николаевич не уточнил, что «неожиданные причины» свелись главным образом к плохой работе связи и ошибкам шифровальщиков, из-за чего директивы часто доставлялись адресатам с опозданием на сутки. Зато он намекал на неблаговидное поведение Реввоенсовета Юго-Западного фронта, сравнивая Варшавскую операцию с операцией 1914 года в Восточной Пруссии: «Там Ренненкампф задался целью взять Кенигсберг и двинул на северо-запад всю свою армию, в то время как Гинденбург отходил на юго-восток, во фланг армии Самсонова. Это позволило ему сосредоточить все свои силы против половины русских войск, рассчитывавшей на взаимодействие соседа».
Командующий Западным фронтом надеялся, что, имея «против правого фланга польской основной группировки не менее 14… стрелковых дивизий и 3-й конный корпус» и учитывая «моральное превосходство», можно рассчитывать на победу. Он пренебрег данными разведки. Еще 10 августа в руки бойцов Первой конной попал приказ командования 3-й польской армии от 8 августа, где ставилась задача на отход для сосредоточения в районе Вепша. Тухачевский и главком сочли приказ дезинформацией. Дело в том, что с целью прикрыть отход 1-я и 3-я дивизия легионеров атаковали и потеснили соединения 12-й армии. Поэтому командование Юго-Западного фронта решило, что перечисленные в приказе дивизии все еще на прежних позициях и перегруппировываться не собираются. Тухачевский и Каменев поверили Егорову и Сталину. Вплоть до начала польского контрнаступления Западный фронт так и не смог вскрыть сосредоточение ударной группировки противника. Командующий фронтом пребывал в уверенности, что почти вся польская армия сконцентрирована в Варшаве и к северу от нее. Он продолжал осуществлять свой замысел. Между тем 14 августа перешла в контрнаступление 5-я польская армия, и одно происшествие, вызванное этим контрнаступлением, оказалось, по мнению Тухачевского, роковым для исхода всего Варшавского сражения: «Полевой штаб 4-й армии, перешедший при наступлении в город Цеханов, был неожиданно атакован прорвавшимися между 4-й и 15-й армиями мелкими частями противника и должен был поспешно сняться и уехать на Запад к своим частям. Таким актом нарушалась связь между штабом фронта и 4-й армией, которая больше не восстанавливалась вплоть до начала нашего отступления, что, конечно, произошло благодаря полному отсутствию в нашем распоряжении каких бы то ни было средств стратегической связи».
Тухачевский думал, что войска Сикорского окажутся легкой добычей: «5-я армия, слабейшая по числу единиц и слабейшая духом, перешла в наступление против нашей 15-й и 3-й армий, когда над ее оголенным левым флангом нависли самые свежие, самые боеспособные наши части 4-й армии. Радость этого события для фронтового командования была чрезвычайно велика, и оно отдало приказ 15-й и 3-й армиям на всем фронте встретить наступление противника решительным контрударом и отбросить его за реку Вкра; 4-й армии, оставив заслон в торнском направлении, всеми своими силами атаковать перешедшего в наступление противника во фланг и тыл в новогеоргиевском (модлинском — Б. С.) направлении из района Рационж — Дробин». Казалось, гибель 5-й армии противника являлась неминуемой, и уничтожение ее «повлекло бы самые решительные последствия в дальнейшем ходе всех наших операций». Но прекраснодушные мечтания командзапа опять, как уже не раз бывало в его боевой практике, разбились о всемогущее «вдруг». Тухачевский так объяснил постигшую его неудачу: «…Полякам повезло. Наша 4-я армия, где новый командарм (в начале августа, за несколько дней до последнего наступления на Варшаву, Е. Н. Сергеева сменил начальник штаба А. Д. Шуваев. — Б. С.) потерял связь со Штабом фронта, не отдавала себе ясного отчета в складывающейся обстановке. Не получая приказов фронта, она выставила в районе Рационж — Дробин какой-то бесформенный полузаслон и разбросала свои главные силы на участке Влоцлавск — Плоцк. 5-я армия противника оказалась спасенной и, совершенно безнаказанно, имея на фланге и в тылу у себя нашу мощную армию из четырех стрелковых и двух кавалерийских дивизий, продолжала наступление против 3-й и 15-й армий».
