Зато в столице квартира сразу оказалась большой. Но здесь поселились не только жена и дочь, но и мать, братья и сестры. Теперь Тухачевский уже имел возможность обеспечивать любовниц жилплощадью и встречался с ними на их территории. Так что в Москве, в Ленинграде и снова в Москве «квартирный вопрос» никак не мешал амурным делам Михаила Николаевича. Очевидно, свои задержки он объяснял поздними совещаниями в наркомате, а несчастная жена покорно делала вид, что верит.
Лидия Норд вспоминала, что даже личное общение у красных командиров было довольно-таки строго регламентировано: «В свободное время командиры частенько ходили друг к другу в гости. Играли в преферанс, а в некоторых домах и в „девятку“. В преферанс и в лото играли открыто, а в „девятку“, которая в армии была запрещена, — тайно. И в нее играли в большинстве интенданты. Но в домах красных командиров, как высших, так и старших, и, кажется, среднего начсостава тоже, почти никогда не бывали штатские, за исключением самых ближайших родственников. Это было не случайно. Политотделы настойчиво рекомендовали командному составу держаться подальше от гражданского населения, „чтобы оградить воинские части от шпионажа“… Нужно сказать, что знакомство домами велось еще и по чинам. В доме высшего комсостава редко бывали гости ниже командира полка… Командиры взводов, рот и даже батальонов бывали в доме комполка только по делу… Однажды… я поставила себя в очень неприятное положение, — я встретила недавно выпущенного из военной школы сына нашего старого знакомого генерала С. Я его знала еще с детства — мы были почти однолетки и, обрадовавшись встрече, пригласила его к нам. Он пришел на следующий день и, когда я угощала его чаем, вместе с мужем пришло несколько человек гостей, приехавших из Москвы. Увидев С, все как-то переменились, держали себя натянуто. И мой гость, видимо, почувствовав себя неловко, поторопился уйти. А позже мой муж, хотя и в очень мягкой форме, но сделал мне выговор за мою неосмотрительность, — оказалось, что я не имею права приглашать в свой дом молодежь, так как это тоже „не рекомендуется“, ибо молодые командиры могут случайно узнать из разговоров высших о каких-либо перемещениях или происшествиях в армии, которые не подлежат огласке».
Лидия Норд вспоминает и другой случай, к которому оказался уже причастен сам Тухачевский: «Однажды, во время какого-то празднества в… академии, я, просидев во время всего обеда за „почетным столом“, решила устроиться ужинать за другим столиком, где сидела знакомая мне семья… подруга детства с мужем артиллеристом — он был там слушателем. Но не успела я просидеть с ними и десяти минут, как подошел комиссар академии Генин и вежливо препроводил меня на предназначенное мне место за главным столом. Сначала я подумала, что Генина послал за мной Тухачевский, и покорилась со скрежетом зубов, но тот, посмотрев на меня весьма ехидно, сказал: „Генин зорко следит за нарушающим этику“. Когда же я позже накинулась по поводу новой „этики“ на Михаила Николаевича и привела в пример царскую армию, то он возразил: „Да, там молодого офицера приучали, как держать себя в обществе. Но там были люди одного класса, и были традиции, а вот если молодые офицеры начнут посещать такие „дома“, как Авксентьевского, Городовикова, Буденного, да и многих командиров полков, которые без водки и площадной ругани не могут существовать, то как они „воспитаются“? И не думай, что и раньше все дома давали молодым офицерам только одно хорошее. Меня вот, когда я только что был произведен, постарались ввести в один дом в Петербурге, очень высокопоставленный военный дом, связанный каким-то дальним родством с нашей семьей, и чего я там наслушался… Там совершенно свободно говорили и о таких лицах и о таких вещах, за которые заурядного человека сослали бы на каторгу… А мы, молодые офицеры, впитывали это в себя как губки… Да и в наших домах мы подчас позволяем себе откровенно высказывать многое и многих критиковать… А молодой, сдуру, кому-нибудь сболтнет и сам влипнет, и нам причинит неприятность… А потом, если многие из высших командиров могут позволить себе роскошь потерять вечер за картами или другими развлечениями, то молодым надо совершенствовать себя — читать, заниматься… Армии нужны знающие командиры… Мне и то развлекаться некогда…“»
Не знаю, играл ли Тухачевский в преферанс или даже в более криминальную и азартную «девятку»… Может, все-таки урывал для этих невинных развлечений в неделю часок-другой… А вот что даже с командирами полков у себя дома мог беседовать только по делу, не допуская никакого панибратства и фамильярничанья — так это точно. Правда, по свидетельству уцелевших мемуаристов, здесь Михаил Николаевич был гораздо демократичнее — своих коллег, младших по званию, никогда не унижал и принимал их у себя дома довольно приветливо. Вот, например, воспоминания В. Н. Ладухина, работавшего в управлении по снабжению Красной армии. Однажды в 37-м, незадолго до гибели маршала, командиру пришлось зайти на квартиру к Тухачевским, чтобы взять у Тухачевского записку для Уборевича (Ладухин уезжал в командировку в Минск). Это посещение запомнилось на всю жизнь: «Я… застал всю семью за завтраком. Михаил Николаевич представил меня жене, познакомил с дочкой Светланой, пригласил к столу… После завтрака я принялся рассматривать висевшие на стене картины. „Осторожнее в оценках, — предостерег Тухачевский. — Художник перед вами. А главное, жена художника рядом. Она-то уж не даст его в обиду“. — „Если здешний художник со своей женой заедут ко мне, то они окажутся в таком же положении“, — в тон ему ответил я. Михаил Николаевич прямо расцвел: „Меня очень радует, когда я узнаю, что кто-либо из командиров увлекается живописью, или музыкой, или литературой. Мне кажется, таким и должен быть наш командир: с широким кругом интересов, с любовью к искусству. Истинным советским интеллигентом!“» Сам маршал отнюдь не замыкался на военных вопросах. Он любительски играл на скрипке и куда более профессионально скрипки изготовлял, хотя и не достиг в этом ремесле высот Страдивари и Гварнери. И неплохо рисовал, что не преминул отметить тоже баловавшийся живописью Ладухин. А еще — коллекционировал редкие книги, в том числе по военному искусству.
В отличие от тех, кто был в небольших чинах, с гражданскими Тухачевский общался достаточно широко; правда, не с простым населением, а с представителями элиты, прежде всего культурной. Сестры Елизавета и Ольга вспоминали: «В квартире на Никольской всегда было многолюдно. Боевые товарищи Михаила и его друзья-музыканты, известные полководцы и преподаватели академии — все чувствовали себя там как дома. Дружеские беседы и импровизированные концерты затягивались далеко за полночь. Спал Михаил очень мало, и когда кто-нибудь напоминал ему об этом, он только отшучивался: „Жалко тратить на сон время“… Он не мог обойтись… без музыки, без живописи, без систематического чтения. В его богатом духовном мире было место Бетховену и Баху, Шуману и Мусоргскому, Моцарту и Скрябину, Шопену и Мендельсону, Толстому и Шекспиру. Его интересовало всё новое в науке, технике, искусстве… Даже работая, Михаил оставлял дверь в кабинет открытой. Доносившийся шум не мешал ему. А выйдя из кабинета, он сразу же легко включался в атмосферу, царившую вокруг: шутил, веселился или вступал в серьезную беседу, в горячий спор».
Тухачевского, по свидетельству многих знавших его, отличало стремление помочь ближнему. Сестры свидетельствуют, что брат не оставался безучастным к неприятностям друзей и просто знакомых, помогал, чем мог: «Мы не видели человека более отзывчивого и чуткого, чем он… Михаил Николаевич Тухачевский был интеллигентом в самом высоком и лучшем смысле этого слова, т. е. человеком больших знаний, нерушимых принципов, всесторонней культуры».
