А пока основные события разворачиваются в Летнем дворце Елизаветы Петровны, на месте которого сейчас стоит Михайловский замок. Именно там стало ясно, что брак Екатерины непоправимо несчастен, именно там она дважды едва не умерла, там родила сына, который по многим, не всегда зависящим от них обоих обстоятельствам, сделался ей чужим; там принимала присягу после переворота, стоившего жизни ее мужу.
Поражал режим, в котором жила Елизавета Петровна и вынуждала жить своих приближенных. Она спала днем и бодрствовала ночью. Екатерина вспоминала:
Никто никогда не знал часа, когда е. и. в. угодно будет обедать или ужинать, и часто случалось, что эти придворные, поиграв в карты (единственное развлечение) до двух часов ночи, ложились спать, и только что они успевали заснуть, как их будили для того, чтобы присутствовать на ужине е. в.; они являлись туда, и так как она сидела за столом очень долго, а они все, усталые и полусонные, не говорили ни слова, то императрица сердилась… Эти ужины кончались иногда тем, что императрица бросала с досадой салфетку на стол и покидала компанию.
В среду и пятницу приближенным приходилось особенно тяжело: вечерний стол у государыни начинался после полуночи. Дело в том, что она строго соблюдала постные дни, но покушать любила. Вот и дожидалась первого часа следующего, непостного дня, когда можно было от души наедаться скоромным. Она терпеть не могла яблок. Даже накануне того дня, когда предстояло являться ко двору, лучше было к яблокам не прикасаться: если государыня почувствует их запах, разгневается не на шутку.
Елизавета Петровна очень любила театр, но на спектакли отправлялась не раньше одиннадцати часов вечера. Если кто-то из придворных не ехал с нею туда, с него брали 50 рублей штрафа.
Она легко раздражалась, и тем, кто это раздражение вызвал, приходилось несладко. Особенно болезненно воспринимала чужой успех на придворных балах и маскарадах. В молодости она была так хороша собой, что не знала соперниц. С годами красота стала увядать, а при дворе появлялись все новые юные красавицы. Ей трудно было это пережить, а скрывать ревность не умела, да и не считала нужным.
Могла в ярости вырвать из прически придворной дамы (часто вместе с прядью волос, а то и с кожей) украшение, очень той шедшее, под предлогом, что терпеть не может таких причесок. Екатерина вспоминала:
В удовлетворении своих прихотей Елизавета, казалось, не знала границ, самодурствуя, как богатая барыня. В один прекрасный день императрице пришла фантазия велеть всем дамам обрить головы. Все ее дамы с плачем повиновались; императрица послала им черные, плохо расчесанные парики, которые они принуждены были носить, пока не отросли волосы. Вслед за этим последовал приказ о бритье волос у всех городских дам высшего света. Это распоряжение было обусловлено вовсе не стремлением ввести новую моду, а тем, что в погоне за красотой Елизавета неудачно покрасила волосы и была вынуждена с ними расстаться. Но при этом она захотела, чтобы и другие дамы разделили с ней печальную участь, чем и был вызван беспрецедентный указ.
Екатерине вторит французский дипломат Фавье, наблюдавший Елизавету Петровну в последние годы ее жизни:
В обществе она является не иначе как в придворном костюме из редкой и дорогой ткани самого нежного цвета, иногда белой с серебром. Голова ее всегда обременена бриллиантами, а волосы обыкновенно зачесаны назад и собраны наверху, где связаны розовой лентой с длинными развевающимися концами. Она, вероятно, придает этому головному убору значение диадемы, потому что присваивает себе исключительное право его носить. Ни одна женщина в империи не смеет причесываться, как она.
Спать государыня имела обыкновение в разных местах, так что никто заранее не знал, где она ляжет. Говорили, началось это с тех пор, как она сама ночью вошла в спальню Анны Леопольдовны и захватила власть. Видимо, боялась, как бы и с ней не случилось того же. Спать укладывалась не раньше пяти утра. Засыпая, любила слушать рассказы старух, которых ей приводили с улиц и площадей. Под их сплетни и сказки кто-нибудь чесал царице пятки, и она засыпала.
Когда спала, поблизости запрещалось ездить экипажам, чтобы стук колес не разбудил императрицу.
Летом, наигравшись в парке (Петергофском, Царскосельском, Гостилицком) со своими фрейлинами и утомившись, засыпала прямо на ковре, расстеленном на траве. Одна из фрейлин должна была веером отгонять мух, другие – стоять вокруг в мертвом молчании. И горе было тем, кто нарушит сон государыни! Петр Великий бил провинившихся дубинкой, в руке его дочери дубинку успешно заменял башмак.
Она панически боялась мертвецов и даже издала указ, запрещавший проносить покойников мимо ее дворцов. Никакие силы не могли заставить ее войти в дом, где лежал покойник. Говорить о смерти в ее присутствии было недопустимо – впрочем, как и о Вольтере.
Была суеверна, безоговорочно верила разного рода приметам, гаданиям, пророчествам. Над этим можно было бы посмеяться, если бы не одно странное совпадение: накануне смерти императрицы Ксения Георгиевна Петрова (известная теперь как святая Ксения Блаженная, или Ксения Петербургская) ходила по городу и говорила: «Пеките блины, вся Россия будет печь блины!» (в России с давних пор существует обычай печь блины на поминки).
Я рассказываю о причудах Елизаветы Петровны вовсе не для того, чтобы позабавить читателей, а для того, чтобы они могли представить, как восприняла все это юная немецкая принцесса, воспитанная в среде, где господствовали рациональные начала. Удивлялась? Иронизировала? Осуждала? Наверное, всего понемногу. Но – и это главное – училась. Нет, не вести себя так, как Елизавета. Наоборот, усвоила твердо: чтобы не вызывать недовольства окружающих, пусть даже и тщательно скрываемого, нельзя насильно навязывать им свой ритм жизни; нельзя незаслуженно оскорблять. Никого! Она всегда будет приветлива и ровна со всеми – от фельдмаршала до лакея. «Благодарю», «пожалуйста», «прошу вас» не сходили с ее языка, к кому бы она ни обращалась.
Легко понять, почему слуги ее боготворили. Невозможно представить, чтобы она ударила по щеке даже нерадивую служанку: со стыдом и отвращением помнила, как Елизавета Петровна лупила по щекам придворных дам. Своим приближенным она тоже запретила избивать холопов, заслужив ропот первых (что ее мало заботило) и преданную любовь вторых (что удается редкому правителю). В общем, в отношении к людям Екатерина никогда не повторяла Елизавету. Но это касалось только внешних сторон поведения.
Нет никакого сомнения, что, затевая свержение Петра III, Екатерина использовала опыт Елизаветы, во всяком случае, наверняка была воодушевлена ее успехом. Мотив у обеих один: не быть постриженной в монахини, править самой. Да и детали совпадают: опора на гвардию и верного, смелого фаворита. Более того, Елизавета, любимая народом (не только как дочь Петра Великого, но и как государыня вполне гуманная), подготовила общество к появлению на троне еще одной «матушки-царицы».
Позаимствовала Екатерина у своей предшественницы и «институт фаворитизма». Правда, той и не снились масштабы, до которых довела его казавшаяся поначалу такой невинной скромницей Фике.
