3. Роль Смирнова в группировке Смирнов — Эйсмонт — Толмачев.
Далее идет список лиц с краткими биографическими и компрометирующими данными и их показаниями.
В списке 31 фамилия, в том числе сам Никольский и его жена.
27 ноября 1932 г. на объединенном заседании Политбюро ЦК и Президиума ЦКК, затем 1 и 2 декабря на заседании Комиссии ЦКК разбиралось поведение Смирнова А.П. На этих заседаниях, затем и на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК (7–12 января 1933 г.) Смирнов категорически отрицал предъявленные ему обвинения в сколачивании им антипартийной группировки и утверждал, что он не высказывал никаких намерений «убрать» Сталина. Отвечая же на вопросы членов комиссии относительно «смены» или «замены» Сталина, заявил, что это «абсолютная ложь». Однако доводы Смирнова Пленум во внимание не принял и, основываясь лишь на одних показаниях Никольского и материалах ОГПУ, исключил его из партии. Одобрил Пленум и решение Президиума ЦКК об исключении Эйсмонта и Толмачева из членов ВКП(б).
16 января 1933 г. постановлением Особого совещания ОГПУ Эйсмонт и Толмачев были осуждены «за антисоветскую агитацию» к заключению в спецлагерь сроком на 3 года.
После отбытия срока наказания Толмачев 30 марта 1937 г. по этим же обвинениям был арестован вторично и 20 сентября 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР «за контрреволюционную деятельность» приговорен к расстрелу. 8 февраля 1938 г. по этому же ложному обвинению Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила к расстрелу и Смирнова. Эйсмонта от второго и более сурового приговора «спасла» лишь смерть в 1936 г. при авиационной катастрофе.
И все же почему Никольский «застучал» Эйсмонта? В 1962 г. инструктор партийной комиссии H.H. Гуляев в беседе выяснил некоторые вопросы:
«…Что Вы можете сказать о Толмачеве? Как возникло это дело?
Никольский: Ничего плохого про Толмачева сказать не могу. Как и Эйсмонт, он был очень хороший человек. Обстоятельства возникновения дела Вам, очевидно, хорошо известны; мои прежние показания имеются в материалах дела. Как я уже сообщал, все началось с того, что Эйсмонт предложил мне вступить в антипартийную группировку.
Гуляев: Когда и где Вы познакомились с Эйсмонтом?
Никольский: Мы были хорошо знакомы с ним со времени нашей совместной работы на Северном Кавказе. Я в то время был начальником крайплана, мы часто встречались с ним по работе, хорошо знали друг друга.
Гуляев: С Северного Кавказа Вы приехали в Москву в 1925 году? Эйсмонт к этому времени был уже в Москве?
Никольский: Да. Я же был переведен в Москву по предложению А.И. Микояна, который в это время был кандидатом в члены Политбюро ЦК, а затем Наркомторгом СССР.
Гуляев: В Наркомторге Вы работали до какого времени? До конца?
Никольский: Нет, только до 1930 г., когда меня «выставили» в связи с чисткой партии, которая в Наркомторге проходила несколько позже. А обстоятельства дела были таковы: перед чисткой ко мне, как к члену коллегии Наркомата, обратился начальник экономического отдела, бывший эсер, некий Гриш. Он возмущался, что Рыков подвергся репрессиям, и настаивал, чтобы я со своей стороны предпринял какие-нибудь меры в поддержку Рыкова. Я доложил об этом Эйсмонту и высказал мнение, что коллегия Наркомата должна укрепить руководство экономическим отделом.
Эйсмонт со мной согласился, и Гриш вскоре был переведен на хозяйственную работу. Во время чистки я выступил и указал на антипартийное поведение Гриша и сослался, что Эйсмонт может это подтвердить. Однако, к моему удивлению, хотя после инцидента с Гришем прошло только 8–9 месяцев, Эйсмонт на Комиссии отказался подтвердить мое выступление, сославшись, что он якобы не помнит этого. Сам я чистку прошел нормально. Однако спустя примерно полгода, когда я находился в длительной командировке в Ташкенте, я неожиданно узнал, что Комиссия при проверке не утвердила мой партстаж с 1905 г., а изменила его, сильно сократив, с 1917 г. Перерыв в стаже у меня действительно был, когда я в 1908–1913 гг. учился в Петроградском Политехническом институте, где у нас была только меньшевистская организация. В партбилете мне изменений по стажу не внесли. Сколько я ни пытался потом найти это решение Комиссии, мне так это и не удалось.
После этого Эйсмонт счел невозможным оставить меня на работе в составе коллегии Наркомата и я, весной 1931 г., решил поехать работать на Крайний Север, в Игарку.
Гуляев: Какая Ваша специальность? В качестве кого поехали в Игарку?
Никольский: Инженер-технолог.
Гуляев: Когда и в связи с чем вы вернулись в Москву?
Никольский: Вернулся в Москву в 1932 году. Осенью, в связи с окончанием двухгодичного срока. Решил остаться на работе в Москве.
Гуляев: С Вами в Игарке была и Ваша жена? Это была Ваша первая жена?
Никольский: Со мной в Игарке была моя третья жена, с которой мы жили с 1925 года.
Гуляев: Ее впоследствии, кажется, тоже арестовали?
Никольский: Да.
Гуляев: Какие еще родственники есть у Вас?
Никольский: Сестра, старая женщина, пенсионерка; был брат— умер; есть еще вторая сестра.
Гуляев: Как же произошла ваша встреча с Эйсмонтом после Вашего возвращения из Игарки? Где он тогда работал?
Никольский: Эйсмонт работал там же, в Наркомторге. Во время работы в Игарке я поддерживал с ним связь, часто бывая в Москве. Эйсмонт помогал и моей жене, когда она была в Москве. Вскоре после возвращения, как будто бы на ноябрьские праздники, я был с женой на вечеринке у Эйсмонта. Было много народа. Пили шампанское. Потом, в конце вечеринки, Эйсмонт отвел меня к себе в кабинет и начал рассказывать о тяжелом положении в стране, предложил мне вступить в антипартийную группу. В моих заявлениях обо всем этом сказано. Тогда же он сказал, что нужно убрать Сталина».
Вообще, Никольский отомстил Эйсмонту, да и только. Но пострадали и другие. Банальное же стукачество обернулось новым «политическим процессом», состряпанным в недрах ОГПУ, где показания провокатора стали связующим звеном в цепи лжеследствия.
* * *
В 1933 г., после «раскрытия дела», Никольскому предложили работу на строительстве БАМа.
Стукач расценил это как выдвижение на более ответственную работу после той «услуги», которую он оказал партии. Сталин даже отправил соответствующую телеграмму на стройку с рекомендацией. Но по каким-то причинам ее скрыли, а вместо нее была объявлена бумага, в которой Никольский характеризовался как человек, не заслуживающий доверия с политической стороны из-за участия в правом уклоне (!).
Со слов самого Николая Васильевича это сказалось на чистке партии в 1933 г., а также на том, что за все время его работы на БАМе (1933–1937 гг.) его ни разу не избирали ни в бюро ячейки, ни в партком. Ни разу не назначали даже руководителем рядового партийного кружка. Кроме того, Никольского назначали заместителем начальника строительства БАМа, но к строительству как таковому так и не допустили.
